Глава 88

Койл Триппер добрался до кладбища в какой-то момент в ранние утренние часы. Ноги вели его по лабиринту старых надгробий в манере какого-то зигзага. Не помогало и то, что он был не в себе уже несколько дней. Как сказала бы его мать, он был в дерьме. Ехал на сумасшедшем поезде.

В конце концов, больше по привычке, чем по какой-либо другой причине, он обнаружил, что стоит у небольшой надгробной плиты могилы своего отца, которая была на дальней стороне кладбища, рядом с линией деревьев, где было тихо и пустынно, и где было много старых могил, включая те, которые были похожи на маленькие склепы с их тяжелыми каменными вершинами. Если он пройдет еще сотню ярдов, то окажется на старом кладбище Конфедерации, где были захоронены погибшие на войне.

Запыхавшийся, дезориентированный, сначала он сел на землю, затем лёг, чтобы смотреть вверх на сеть звёзд над головой и восстановить дыхание.

Звёзды казались невероятно яркими и подвижными, и, казалось, находились так близко, что он протянул руку, желая коснуться одной из них. Он не мог дотянуться. Он смотрел на свою руку в воздухе, продолжал наблюдать, как она двигается из стороны в сторону.

Наконец он опустил руки, закрыл глаза, чувствуя, как под ним вращается мир.

С земли поднималась грусть, заставая его врасплох.

– Почему, папа? – шёпотом спросил он, его голос был полон печали. – Почему?

Его отец, лёжа в земле в нескольких шагах, не мог ответить на этот старый вопрос.

– Он сбежал, – сказал Койл своему отцу. – Вот так, злой ты и старый чёрт. Он сбежал. Я не смог сбежать, но мой мальчик... он сбежал, папа. Сбежал хорошо и правильно, нашёл себе настоящего отца и всё такое. И знаешь что? Я рад. Это правильно. Он был хорошим ребёнком, и он заслуживает лучшего. Лучшего, чем я.

Его отец продолжал молчать.

Койл почувствовал, как из его глаз потекли слёзы.

Он не был хорошим. Он знал это. Никому не нужно было ему об этом говорить, ни маме, ни брату Гарольду в церкви Первого Баптиста, ни социальному работнику, ни судье, ни гомосексуальному приёмному отцу его сына, ни кому-либо другому. Он не был хорошим. Никогда не был. Что-то было поймано внутри него. Что-то было сломано, испорчено, не работало.

Он пытался, конечно же. Он хотел поступить правильно, но не смог. Он хотел верить, что может быть лучше, чем его отец, но это было не так. Просто не так. Не важно, что он делал. Не важно, как он старался. Всё, к чему он прикасался руками, превращалось в дерьмо. Так всегда было. Так всегда будет.

Но это было нормально. Когда у него съезжала крыша, это было нормально. Это было совершенно в норме.

Он не был плохим парнем. Разве был? Плохим, как его отец? Нет, решил он. Он не был таким плохим. Он не ходил по округе, затевая драки, неся чушь. Он плыл по течению. Казалось, он просто не мог собраться, вот и всё. Казалось, не мог найти работу. А когда находил, не мог выносить её скуку и монотонность. И когда ему приходил чек на зарплату, все получали по кусочку – коллекторы, его мама, дурацкое государство. Ему оставался только хрен. Недостаточно большой, чтобы подтереть зад.

Казалось, в жизни должно быть больше, чем один бесконечный день после другого на каком-то дерьмовом заводе, как в шиномонтажке, но этого не было. Не для такого, как он. Если бы у него было образование, может, было бы по-другому, но умные книги были для него за гранью. Слова плыли перед глазами. Математика была невозможной.

– Он сбежал, – снова сказал Койл своему отцу. – Ты больше не можешь причинить ему вред.

Легкий ветерок гулял по кладбищу, шелестя листьями на деревьях.

– Мой мальчик ушёл, – сказал он, обращаясь уже не к отцу, а просто разговаривая. – Мой маленький мальчик ушёл. Мой маленький мальчик свободен.

Печаль внутри него была острой.

Койл и Дойл, подумал он.

Дойл и Койл.

Отец и сын.

Разве мы не два сапога пара?