Однако, сидя перед листом, пышно озаглавленным: «Ваше Величество, покорно прошу разрешения доложить», я заметил Вивиана, маячившего в дверях.

— Что–то ещё, лейтенант? — спросил я.

Неприязнь всё так же ясно читалась на лице молодого человека, но, преодолев себя, он заговорил:

— Сэр, та записка, что получил капитан Харкер. Вы не думали о ней больше?

Я признался, что нет. Затем, чтобы умиротворить его, достал и положил её на стол. Слова остались прежними, как и моё отношение к ним.

— «Капитан Харкер. Побойтесь Бога, сэр, вспомните о Его милости. Не сходите сегодня на берег», — прочёл я вслух, сохраняя нейтральный вид и сухой тон. — Требование бояться Господа и не забывать о его благодати трудно считать доказательством убийства, мистер Вивиан.

— Посмотрите, как это написано, сэр, — сказал он. — Взгляните на слово «Его». На букву «е».

Записка была и вправду необычной. Она походила на попытку школьника изменить почерк, пользуясь левой рукой, чтобы писать развязные тайные послания юной деве. Я посмотрел на букву «е». Вот оно! Я тупо уставился на Вивиана.

— Это не заглавная буква, сэр, — сказал Вивиан. — Это не «Его милость», а «его милость».

Он был прав. При внимательном изучении «е» в «его» была в точности такой же, как в «Харкер».

— Да, «его милость». Герцог — к тому же герцог не королевских кровей и не носящий титула «высочество»? Герцог Альбемарль?

— Если я не ошибаюсь, капитан, это герцог давно почивший. Его милость Джордж, герцог Бекингем. Убитый здесь — в Портсмуте.

— Ладно вам, мистер Вивиан, это старая история. Наверняка слишком древняя и неясная, чтобы служить предостережением об убийстве.

— Может быть, и так, для большинства людей, сэр. — Лицо юноши было мрачным. — Но мой дядя впервые вышел в море с Бекингемом, в экспедицию к Ла–Рошели в двадцатые годы. Он был его слугой. Он же был одним из тех, кто держал умирающего герцога. Дядя сказал мне однажды, что кровь Бекингема обильно текла по его рукам и рубашке. «Вспомните о его милости». Значение записки таково: «Вспомните, как ваш господин Бекингем умер в Портсмуте, Джеймс Харкер, что случится и с вами, если вы сойдёте на берег».

В течение следующих трёх дней, пока ветер упрямо дул не в ту сторону, я погрузился в заботы, неизбежные при вступлении в командование новым кораблем. Я угощал обедами офицеров. Это было отвратительно: Стэнтона и Пенбэрона ничто не интересовало кроме их собственных занятий, тогда как гнусный Певерелл демонстрировал свою принадлежность к высшим слоям общества тем, что ел и пил с огромной охотой, проливая на подбородок не меньше половины угощения. Малахия Лэндон тем временем получал удовольствие, втягивая меня в разговоры, целью которых было выставить напоказ моё невежество в науке мореплавания, он даже попытался убедить меня, что риф–бант — это шёлковая лента, ритуально повязываемая вокруг грот–мачты для удачного путешествия.

Один раз я ответил на любезность капитана Джаджа, пригласив его на «Юпитер», где Дженкс не ударил в грязь лицом, пусть и без надушенных излишеств плавучих хором. Курятины было вдоволь, сельди — в избытке, да ещё отличный пирог из дичи, за которым последовали хлебный пудинг и несколько бадей пунша, всё подано на оловянной посуде с монограммой «ДХ». Вивиан оказался обладателем отличных светских манер, и я начал испытывать удовольствие от его компании. Что бы он ни думал о новом выскочке–капитане, сам он был человеком благородного происхождения: вышел из семьи старых корнуольских дворян, и состоял в родстве с епископом Эксетерским, одним адмиралом и несколькими законниками в Канцлерском суде. К счастью, за всю трапезу Джадж задал мне лишь несколько заискивающих вопросов о службе моего деда на море. Всё остальное время он провёл в серьёзных разговорах с Вивианом на неясные навигационные темы, дав мне повод вновь задуматься о глубине собственной безграмотности и о предсмертных муках «Хэппи ресторейшн».

В другое время я проводил неизбежные по долгу службы встречи с начальником верфи и вице–губернатором города, включающие щедрые возлияния за здоровье короля. Казначей Певерелл, очевидно, считал, что лучшим способом заслужить добрые рекомендации нового капитана было разъяснять сему капитану как можно медленнее и педантичнее каждую фразу в каждом клочке бумаги, касающемся корабля. Никто так не обращался со мной со школьных времён, когда старый Мервин сочетал гнев со снисхождением к хилому недорослю, чья полная неспособность постичь поэзию Вергилия заставляла нас обоих долго трудиться после звона школьного колокола. Моя неприязнь к казначею усилилась, и я начал опасаться, что он способен на убийство человека посредством смертной скуки или же долгого воздействия своего дыхания.

Потом были ещё общие сборы и индивидуальные проверки, когда я спускался на нижнюю палубу и старался выглядеть серьёзным, пока боцман Ап показывал мне прохудившиеся гамаки и неаккуратно уложенные рундуки или изобличал большую часть команды как богохульников, пьяниц или тех и других разом. Одним из моих постоянных занятий было обязательное регулярное чтение Дисциплинарного устава всей команде, призванное служить предостережением о жестокой каре, ждущей каждого, кто нарушит строгий свод законов военного флота. На таких собраниях я старался держаться одновременно блестяще и убедительно, но выглядел, наверное, всего лишь как лист на ветке под октябрьским ветром. Я не мог не встречаться взглядом со своими былыми спасителями: Ползитом, Тренансом, Тренинником и остальными, смотревшими на меня с явной смесью жалости, презрения и (в случае Тренинника) полного недоумения. Чернокожий Карвелл обладал сбивающей с толку привычкой тихо насвистывать себе под нос во время чтения Дисциплинарного устава, но, помня судьбу, постигшую, быть может, с его помощью прежнего хозяина в Виргинии, я решил оставить это без внимания. Что касается Парика, загадочного француза, называющего себя портным Роже Лебланом, то он, похоже, смотрел на любое событие на корабле как на отличное развлечение и улыбался всякий раз, слушая кровожадное перечисление поводов для порки и смертной казни, которое было основной составляющей нашего Дисциплинарного устава. С течением времени я падал духом все больше, а шанс заслужить уважение команды казался таким же далёким, как берега древнего Китая.

Тем не менее, даже мне было ясно, что трудами боцмана Апа и Мартина Ланхерна, формально и не только, на корабле поддерживалась хорошая дисциплина; поэтому, когда Вивиан попросил разрешения сойти на берег с целью расследования смерти дяди, я не счёл нужным ему запретить. Это послужит мне передышкой от его диких подозрений и, главное, от его простой и спокойной компетентности, так ярко контрастирующей с моим закоренелым невежеством.

Преподобный Гейл так и не появился. Не появился и Кит Фаррел.

Состоялось, однако, одно относительно желанное прибытие. Я трудился над вторым письмом герцогу Йорку, когда помощник боцмана вызвал меня на шканцы. Усилиями двух взмыленных гребцов от Портсмута к нам тяжко продвигалась лодка. Она глубоко сидела в воде, поскольку везла то, что я распознал как мой долгожданный рундук, один из обычных моих сундуков (гораздо бо́льших размеров и потому неожиданный) и жутко страдающего зеленолицего Финеаса Маска.

Даже после того как Маск и всё имущество были водворены в мою каюту, заставив вспотеть нескольких членов команды, я не смог вытянуть из него ни слова. Он сидел за столом, потягивал из кружки кипячёную воду — что само по себе говорило о тяжести его состояния — и слегка качал головой. Поскрипывание досок корабля и мягкий плеск волн о корпус, два основных звука, сопровождающих жизнь в море, похоже, вселяли в Маска ужас неминуемой гибели. Наконец, не издав ни звука, он сунул руку за пазуху и достал два письма, оба написанных знакомой рукой, и третье, на котором неизвестным мне чудовищным почерком было выведено: «Кап. М. Кувинтону, чириз благорожего лрд. Ривинсдина из Риввинсдин–Хауса в Лондуне».

Я начал с письма брата, в котором тот сообщал, что король и герцог довольны моим вступлением в командование, и в завершение добавил: «Брат, посылаю тебе Маска. Я думаю, он нужен тебе больше, чем мне, потому как, говорят, трудно найти хорошего слугу в море, и при всех его пороках он достаточно хорош. Кроме того, если бы он продолжал помыкать мной здесь, я, наверное, убил бы его, а так путешествие по морю может прибавить немного смирения ему и его желудку. Благослови тебя Бог во всех твоих начинаниях, Мэтт».