Гражданская война на Тереке требовала новых подкреплений. Нужно было отбить наступление Шкуро. В начале августа восемнадцатого года я вместе с Анджиевским пошла с отрядом на фронт под Ессентуки. Фронт находился сейчас же за Скачками. В отряде была санитарная группа человек в двадцать. Я была в этой группе.

Из Пятигорска мы вышли утром. Стояла ясная погода. Настроение у всех было бодрое, боевое. Мы шли с пением революционных песен. Пение часто прерывалось смехом и шутками.

Фельдшеры на ходу обучали нас, как надо сделать перевязку и подавать первую помощь. Дойдя до позиций, отряд рассыпался цепью по полю.

Разведка сообщила, что белые уже недалеко. Наши залегли в кустарнике. Вскоре начался бой. Противника не было видно он скрывался в кустах.

К вечеру бой стал более ожесточенным. С передовой линии сообщили, что у нашего отряда не хватает патронов. Возчики, которые перевозили патроны, отказались ехать на передовые позиции.

— С телегой по топким местам не проехать, заявили они.

Я пристыдила товарищей:

— Можно и на руках донести несколько ящиков.

Я взялась уже за ящик, но товарищи запротестовали, так как скоро я должна была рожать. Мой пример подействовал на возниц, и патроны были доставлены.

Бой продолжался всю ночь. В самом начале боя был убит товарищ Анисимов — наш командир отряда. Командование принял на себя Анджиевский.

В результате боев, продолжавшихся несколько дней, Шкуро был отброшен и фронт перенесен к Беслану.

Наши дни были полны тревог. Шла мобилизация коммунистов. Создавались рабочие дружины. Целые ночи напролет мы просиживали в комитете, ожидая прихода коммунистических отрядов из Минеральных вод, Георгиевска и Железноводска. Анджиевский выходил им навстречу по шоссе за гору Машук.

В эти дни комитет почти не расходился. Я предложила организовать коммунистическую швейную мастерскую и столовую для обслуживания бойцов. В магазинах производилась реквизиция швейных машинок. Жены коммунистов и коммунистки шили обмундирование и белье для бойцов. С большим трудом добывали нитки и материал.

В конце августа снова наступили тревожные дни. К нам прибыл отряд Ильина. Это был один из тех отрядов, которые возникали стихийно и действовали, не признавая главного командования. Мы ликвидировали и этого бандита.

Но все это были мелочи по сравнению с сорокинщиной.

В октябре восемнадцатого года, оголив фронт, Сорокин начал стягивать 11-ю армию к Пятигорску. В ней свирепствовал сыпной тиф. В Пятигорск шли не только больные, но и здоровые части. Здесь они тотчас же заражались тифом. Для больных не хватало коек, не хватало помещений. Народный дом, исполком и другие учреждения были забиты больными с фронта. В эти тяжелые для революции дни Сорокин показал себя в полной своей неприглядности. В его штабе происходили пьяные оргии, сведения о них доходили до партийного комитета и ЦИКа Северного Кавказа. Напившись, Сорокин брал отряд и с музыкой разъезжал по городу. Сорокинцы ватагой заходили в Народный дом и в рестораны, били посуду, не платили, безобразничали. Неоднократно Сорокина призывали к порядку товарищ Рубин и другие члены ЦИКа, которым он должен был непосредственно подчиняться.

Большим ударом для всех нас была зверская расправа Сорокина с членами ЦИКа товарищами Абрамом Рубиным, Семеном Дунаевским, Борисом Рожанским, Михаилом Власовым, Виктором Крайним и его шестнадцатилетним братом — Абрамом Крайним. Только после уничтожения Сорокина — этого врага революции — мы смогли приступить к реорганизации наших отрядов.

В последующие месяцы кольцо фронтов становилось все уже. Не хватало продовольствия. Сыпняк косил людей. Тифозные валялись в коридорах, на полу, даже во дворах на земле. Тиф распространился и среди населения. Борьба с сыпняком затруднялась недостатком лекарств, продовольствия и медицинского персонала.

Положение на фронте ухудшалось. Недели за две до ухода из Пятигорска была прервана наша связь с центром через Святой крест. С фронта поступали противоречивые сведения. Неясным было наше положение. Со ставропольского фронта шли сообщения о том, что белые приближаются. Зашевелилось контрреволюционное казачество, начались кулацкие восстания.

До самого последнего момента мы оставались в Пятигорске, ожидая подкреплений, надеясь, что кольцо белых будет прервано и мы сумеем пробраться в центр. Наконец мы убедились, что у нас остается один путь для отступления — через станицы на Владикавказ.

Перед нашим уходом из Пятигорска я работала в качестве народного заседателя в ревтрибунале. У меня скоро должен был появиться ребенок, но я буквально до последнего дня ходила в ревтрибунал.

Помню, разбиралось дело о фальшивомонетчиках. Я почувствовала сильные схватки и побежала домой.

Роды наступили в тот же день. Родилась девочка.

Началось отступление. Меня с ребенком усадили в фаэтон. Это было пятого или шестого января. Со мной ехали сестра Анджиевского и мой шестнадцатилетний братишка Ваня. Анджиевский с членами исполкома и коммунистическим отрядом отступал из Пятигорска последним. Для подпольной работы в Пятигорске были оставлены товарищи.

В станице Зольская нас догнал Анджиевский. Мы поехали дальше.

Жуткую картину представляло наше отступление. С нами двигалась армия тифозных. Люди шли, закутанные в одеяла, шатаясь и падая. Многие, упав, уже не вставали. Тифозные подходили к нашему фаэтону и требовали освободить его, но, видя больную женщину с грудным ребенком, молча отходили. Сотни людей стонали, плакали, бежали, боясь попасть в лапы белобандитов. Каждый знал, что идет он на смерть, что, вероятно, умрет в дороге, но сознание, что умрет он среди своих товарищей и друзей, подкрепляло и утешало. На снегу валялись люди в серых шинелях и одеялах. Добравшись до станицы, товарищи выпрашивали у казаков подводы и ехали подбирать упавших.

В станицах мы останавливались лишь на самое короткое время, так как белые преследовали нас по пятам. Так мы добрались до Прохладной. Здесь остановились в казачьей избе победнее. В таких избах нас принимали обычно хорошо и делились всем, что у них было. Казачка-хозяйка истопила печку, потом обегала соседок и достала какую-то посуду. Нагрев в ней воды, она сама искупала моего ребенка. Купала его, плакала и приговаривала:

— Бедное дитятко, куда же ты едешь, что с тобой будет?

Анджиевский старался нас ободрить. Он говорил:

— Ничего, крепче будет!

Наутро в Прохладной мы сели в теплушку и поехали на Владикавказ. Вскоре белые окружили город. Встал вопрос об эвакуации. С поездом, в котором везли документы советов и ценности, отправили меня с ребенком, братишкой и заболевшей тифом сестрой Анджиевского Надеждой. Запрошенная по прямому проводу станция Беслан ответила: «Путь на Грозный свободен, высылайте поезд». Мы отправились в семь часов вечера двенадцатого января. Впереди шел броневик, сзади — другой. В Беслане поезд остановился.

— Почему стоим?

— Неизвестно.

Начальник станции сказал, что путь занят.

Потом узнали, что броневик, шедший впереди, был свален какими-то бандами. Ночью послышалась отдаленная орудийная канонада.

— Товарищи, вставайте! А не то белые возьмут нас голыми руками! — крикнула я.

Вдруг осколок снаряда попал в наш вагон. Он угодил в единственно целое окно. С треском полетели во все стороны стекла, щепки.

Все вскочили и выбежали из вагона. Я передала братишке ребенка:

— Ступай на станцию, я сейчас вытащу Надю и больного товарища.

Брат не расслышал, что я сказала, и побежал за красноармейцами на станцию Назрань.

Я потащила больную Надежду на станцию прямо по земле, потому что у меня не хватило сил поднять ее. Потом побежала за больным товарищем.

Оставив их на станции, я бросилась искать своего ребенка. Я обошла все помещение станции. Комнаты были переполнены больными. В зловонных лужах, в испражнении лежали тифозные. Среди них были и мертвые.

Я расспрашивала, не видал ли кто-нибудь мальчика с ребенком, но никто мне не ответил.

Тогда я выскочила на перрон и тут же наткнулась на офицера. Он вытащил шашку и, размахивая ею, закричал на меня:

— Ты кто такая? Откуда?

— Я пассажирка.

Он схватил меня за руку и стал грозно допрашивать: