После боя, узнав о смерти Корнилова, Феклуша подошла к Ивану Ивановичу и сказала:

— А теперь, Ваня, бери скрипку и играй «Яблочко».

Иван Иванович поправил очки, коснулся смычком струн. В этот день Феклуша плясала особенно лихо и задорно.

Июльским вечером, после трехмесячных беспрерывных боев с белогвардейцами на Кубани, в Ставропольщине, в районе Егорлыцкой и Белой глины, отряд шахтеров, пополненный партизанами Дона и Кубани, прибыл на Тихорецкую.

От бессонных ночей и переутомления Феклуша осунулась, похудела, но глаза ее по-прежнему пылали решимостью и отвагой. Она была в простеньком белом ситцевом платье с черными крапинками, подпоясана пулеметной лентой. На голове соломенная шляпа, на ногах солдатские ботинки, за плечами карабин, на поясе висели ручные гранаты.

Прошли июль, август, наступил сентябрь. Командир отряда, уехавший в Царицын к Сталину, не возвращался. Армия была голодной и разутой. Белые свирепели, наседали со всех сторон, а отбиваться было нечем: боеприпасы иссякли. Сорокин устраивал в своем штабе пьяные оргии, справлял по станицам свадьбы. Среди бойцов начинал расти глухой ропот. Они говорили, что командир теперь не вернется и все пойдет прахом. И только Феклуша не поддавалась унынию, бодрила товарищей:

— Держитесь крепко на ногах, а то дунет ветер — упадете и носы расквасите.

Бойцы смеялись. К ним возвращалось бодрое настроение.

Сорокин попытался расформировать отряд, но опоздал. Внезапно прибыл командир, прорвавшийся из Царицына. Он привез с собой на тринадцати грузовых машинах снаряды, патроны для революционных войск Северного Кавказа и приказ товарища Сталина командарму Сорокину о переброске 3-й колонны — как теперь назывались отряды — на царицынский фронт.

В Святом кресте из частей 3-й колонны была сформирована Стальная дивизия. В составе дивизии было шесть тысяч сабель и двадцать две тысячи штыков. За бойцами пошли матери, сестры, жены и невесты, сагитированные Феклушей. И когда эта армия выступила из Святого креста, Феклуша, проезжая на тачанке мимо обоза беженцев, погрозила куда-то вдаль и крикнула:

— Ну, берегись, бандит Краснов!

Женщины с восхищением смотрели на Феклушу. Они любили ее и верили ей.

На привалах Феклуша приходила к женщинам, вела с ними беседы, пела песни, грустные, тягучие, и приговаривала:

— Эх, бабоньки! Вот завоюем себе все права на свободную жизнь, да разве же такие мы тогда песни запоем? Все забудется: и горе, и нужда, и проклятая наша жизнь собачья. В новых песнях будет сказано только про счастье и радость, что кровью своей добываем мы…

Феклуша звала Ваню, заставляла его играть, а сама плясала и зажигала радостью сердца жен и матерей бойцов.

Стальная дивизия вступала в безводные, песчаные степи. В Сухой буйвале хотели запастись провиантом и фуражом, но местные власти отказали. Оказалось, что вслед дивизии Сорокин послал приказ о том, что она является изменником и предателем революции, и требовал ареста и расстрела на месте командования дивизии, за что обещал награду в десять тысяч рублей золотом.

Приказ командарма обогнал Стальную дивизию по телеграфным и телефонным проводам. Местные власти, опираясь на этот приказ, были в затруднительном положении. Требовали за провиант и фураж деньги, но дивизионная касса была пуста. Можно было взять все это силой, но к ней не прибегали. Бойцы хорошо помнили приказ командования дивизии о том, что за каждую нитку, взятую самовольно у жителей, виновные будут расстреливаться. Много говорили и доказывали, что дивизия идет к Царицыну на помощь 10-й армии по приказу наркома Сталина, и просили снабдить дивизию фуражом и провиантом.

Но люди были напуганы и неумолимы. Тогда подошла к ним Феклуша, перехваченная поперек и крест-накрест пулеметными лентами. У нее тряслись руки и дрожали тонкие губы. Она косо посмотрела на местных работников и зло процедила:

— Гадины… Кого на колени ставите? Бандиту Сороке поверили? Мы, значит, и кровь, и сердце, и свои молодые жизни за советскую власть отдали. А вы?

Она сняла с головы соломенную шляпу, вынула из кармана солдатской телогрейки деньги, бросила их в шляпу, крикнула:

— А ну, братва, сыпь — давай, у кого что есть! Выворачивай карманы!

Бойцы начали вытряхивать карманы, и в феклушину шляпу посыпались кредитки, монеты и часы. Засуетились и беженцы, открывали сундуки, шарили руками в одежде, где были вшиты потайные карманы, и понесли Феклуше кто деньги, кто серебряные серьги, золотые обручальные кольца и другие вещи. На собранные деньги были закуплены провиант, фураж, бочки — их сейчас же наполнили водой, — и Стальная дивизия вечером того же дня выступила в поход.

За Сухой буйвалой местные руководители догнали дивизию, вернули деньги и вручили казначею бумажку о том, что местное население добровольно снабдило бойцов Стальной дивизии фуражом и провиантом. Феклуша строго посмотрела на них и сказала:

— Что, прошибло? Ну, смотрите же, чтоб в другой раз контру не разводить.

Второй день маршировала по пескам Стальная дивизия. Тяжелый и трудный путь. Справа, из глубин безводных степей, налетали белокалмыки, слева — белые казаки, но бойцы, отражая атаки врага, продолжали идти вперед. В одной схватке с белокалмыками ранили Феклушу в голову. Косой сабельный удар по черепу был легким, но рана беспрестанно сочилась кровью. И все же Феклуша не покидала своей тачанки. С окровавленным бинтом на голове она настороженно сидела у пулемета.

Провиант кончался, вода была на исходе, пересыхали бочки. Люди и лошади получали воду порциями. И чем меньше оставалось воды, тем больше встречалось песка. Он, мелкий, зыбучий, засыпает глаза, лезет в горло.

А с перегруженных повозок все требовательнее кричат больные тифом и раненые:

— П-и-ить! Воды мне…

И Феклуша слезала с тачанки, худая и почерневшая, шаткой походкой направлялась к раненым, отдавала им свои порции воды, утешала их, как могла:

— Товарищи, потерпите немного… Скоро будет Волга… Широкая, бескрайняя, и воды-то в ней…

Она перевязывала им раны, забыв про свою, укладывала их поудобнее на повозках и все приговаривала:

— Дорогие мои товарищи, родные мои… Волга уже близко. Слышите? Это вода шумит…

Больные и раненые успокаивались, потом начинали бредить, и шум жесткого песка они принимали за шум многоводной Волги.

Феклуша лежала на тачанке, закрыв глаза. Ее мучила жажда, но она лежала молча. С востока бурунами катились пески, путали ноги, слепили глаза. И у бойцов слабел шаг, ноги увязали в песке, никли отяжелевшие головы. Буксовали колеса, скрипели оси телег, и возницы с горечью шептали:

— Эх, дегтю бы… Проклятый песок.

Ваня неотступно следовал за тачанкой Феклуши. Протирая очки и прижимая рукой футляр скрипки, он с трудом передвигал ноги. И когда бойцы, обрывая шаг, начали останавливаться и отставать, приседая в изнеможении на песок, Феклуша открыла потускневшие глаза. Увидев Ваню, она улыбнулась и поманила его к себе.

— Ну как, плясунья? — заулыбался Иван Иванович, нагнувшись к Феклуше.

— Ты вот сыграл бы что-нибудь, — попросила она.

— Можно. Заказывай…

— Сыграй веселую, чтоб наши товарищи бодрее шагали.

Ваня вынул из футляра старую, облезлую скрипку. Ее знают все бойцы. И теперь она с ними как лучший и преданный товарищ. Ваня взобрался на тачанку, взмахнул смычком, и на повозках зашевелились забинтованные люди:

— Нажимай!

Ветер злится, переходит в буран.

Песня громче, звонче и выше. Твердеет шаг. Песня подхватывает всех и несет вперед, навстречу пескам. Но вот лопнула струна… Ваня играет на трех. Потом рвутся еще две — играет на одной. И, наконец, обрывается последняя… Иван Иванович замахнулся скрипкой, хотел швырнуть ее в песок, но Феклуша удержала его:

— Не смей! Видишь, как бойцы идут? За что же ты ее…

Она протянула ему руку и сказала:

— Спасибо. И тебе спасибо и вот ей, — указала она на скрипку, — другу нашему. Сохрани. Когда отвоюемся — починим ее, и ты еще сыграешь нам не одну песню о нашей боевой молодости.

И Ваня бережно уложил умолкшую скрипку. Скрипка сделала свое дело. Бойцы твердо шагали с бодрой песней, разрезая стремительным потоком песчаные буруны.