Глава IV ANIMULA VAGULA, BLANDULA[14]
Адина Бугуш грустно посмотрела на него из-под длинных ресниц.
Она перестала полировать ногти; изящная палочка из слоновой кости и замши застыла в воздухе:
— Я всю ночь думала, много думала о нашем вчерашнем разговоре.
Тудор Стоенеску-Стоян сглотнул слюну.
Неопределенно и глуповато улыбнулся, пряча взгляд. С первой минуты ему представлялась возможность раскрыть свое подлинное лицо. Покаяться, как он собирался, стоя перед трехстворчатым зеркалом, — в тот момент это казалось так естественно. Вот его подлинная суть, а вот три существа, которые по очереди берут верх в его душе.
Но ему не хватало Санди. Без друга все его отважные порывы оставались втуне. Он чувствовал вялость, словно у него размяк позвоночник. Присутствие друга было необходимо, это придало бы ему храбрости и облегчило исповедь; он нуждался в союзнике, который поддержал бы его, усмотрев во вчерашней лжи благородные побуждения. Какого черта взбрело Санду чуть свет убегать из дому?! В раздражении, Тудор Стоенеску-Стоян переложил всю вину за свою нерешительность и всю ответственность за дальнейшее на плечи отсутствующего друга.
После кофе с молоком, поданного в старинной столовой, обставленной тяжелой, в стиле прошлого века, резной ореховой мебелью, с развешанными по стенам натюрмортами и сценами сбора винограда, Адина Бугуш пригласила его к себе. В черном платье, по-змеиному изгибая стан, она прошла вперед и отворила дверь. Прислонившись к дверному косяку, с заговорщической улыбкой, ждала его реакции и одобрения. Очутившись в комнате с вызывающе современной обстановкой, Тудор Стоенеску-Стоян тотчас понял, почему только здесь, по ее словам, ей дышится легко и раскованно.
Он и вообразить себе не мог, что в этом старинном доме, где все напоминало о былом, таятся столь разительные контрасты.
Следуя единому, продуманному замыслу, изгнанница устроила себе интерьер по образцам того далекого мира, о котором она тосковала. Так некогда женщины, захваченные ордой варваров, которые угоняли их в рабство, привязав к лошадиным хвостам, скрашивали себе неволю, воссоздавая на другом конце света внутреннюю обстановку глинобитных мазанок — обманчивое подобие собственного угла, крохотное, но утешительное отечество с привычным убранством, утварью и атмосферой.
В стене комнаты было прорезано широкое окно. Врываясь в ничем не занавешенный проем, резкий свет заливал модную кубическую мебель. Остроугольные стулья, столики, бюро и светильники. Стекло и никель. Ультрасовременный интерьер клиники, которому недоставало разве что запаха антисептиков.
Присев на низкий неудобный стул, окруженный враждебным холодным мерцанием, Тудор Стоенеску-Стоян потерялся, словно оробевший пациент накануне решающей операции.
Теперь он желал только одного — отсрочки.
— Ночью мне хотелось встать и пойти в другую комнату, к Санди! — продолжала Адина Бугуш, переложив палочку из слоновой кости в другую руку и снова принимаясь полировать ногти. — Хотелось разбудить его и еще раз все обсудить. Пожалуйста, не улыбайтесь и не приписывайте мне неуместной нескромности. У вас ведь не возникает вопроса, по какому, собственно, праву я вмешиваюсь в вашу жизнь, хотя еще вчера вы обо мне и не знали?
Тудор Стоенеску-Стоян отклонил подобное подозрение без слов, лишь красноречиво всплеснув руками: «Как вы могли даже подумать такое!»
— У меня есть на это право, — продолжала Адина Бугуш, по-своему истолковав его протестующий жест. — Ведь вы приехали сюда, соблазнившись приглашением Санди. Своей неизлечимой манией воспевать на все лады этот милый его сердцу город он ввел вас в заблуждение. Разумеется, из самых добрых побуждений. Тут наши мнения совпадают. Однако то, что удовлетворяет его, не может удовлетворить вас. Вы ждете от жизни другого. Другого ищете. Другого заслуживаете! И я больше, чем кто-либо, способна это понять и почувствовать. Разве не так?
— Вы преувеличиваете, сударыня! — тихо промолвил Тудор Стоенеску-Стоян. — Преувеличиваете, предполагая во мне достоинства, каких никогда не было.
— Не скромничайте, от этого нет никакого проку! — посоветовала ему Адина Бугуш, погрозив полированной палочкой из слоновой кости. — А то я могу и рассердиться! Прошу вас — не считайте меня только женой вашего друга Санди. Отнеситесь и ко мне как к вашему другу. Товарищу. Просто как к другу и товарищу, независимо от вашей дружбы с моим мужем. А между друзьями скромничать не имеет смысла. Сделав это вступление, я хотела бы объяснить вам, как я смотрю на вещи сама, после того как размышляла над ними всю ночь. Если бы вы были заурядным человеком, я бы поняла и приняла мнение Санди. Вы могли бы ужиться со всеми его здешними Тави и Ионелами, господином префектом Эмилом Савой и начальником гарнизона господином полковником Джеком Валивлахидисом, а также со всеми Петрэкеску, которых в городе пруд пруди. Конкуренция тут и впрямь не такая жестокая, как в большом городе вроде Бухареста. Для еще одного нового человека место найдется. Можно даже приобрести и так называемое положение. Дружба Санди будет вам полезна, поскольку, как бы там ни было, но нельзя не признать, что он человек дела и пользуется заслуженным уважением. Вы запишетесь в какую-нибудь партию. Через несколько лет станете примарем, депутатом, а там — власть и удача! Но человека вашего круга, в отличие от всей здешней публики, не может удовлетворить такая убогая перспектива.
— Но, сударыня… — Тудор Стоенеску-Стоян сделал последнюю героическую попытку, прежде чем снова капитулировать перед низким искушением. — Позвольте, сударыня….
— Дайте мне закончить! — нетерпеливо перебила его Адина Бугуш, тщательно полируя ногти замшей, но не спуская, однако, глаз с собеседника. — Я знаю все, что вы хотите сказать! Здесь, мол, спокойно. Особая атмосфера. Возможность уединиться. Вчера вы все это перечислили; и вчера я поначалу со всем этим согласилась. Но этой ночью я все передумала заново, и ваши доводы не показались мне такими уж убедительными. Вот мне и захотелось разбудить Санди и еще раз все обсудить. Я была уже у порога его комнаты… и остановилась. Он храпел! Храпел, как счастливый человек со спокойной совестью, — да так оно и есть. И я лишний раз поняла, сколь наивно пытаться обсуждать с ним подобные вещи. Всякий раз, как речь заходит о здешнем городе и его обитателях — этом кладбище и его упырях, — любая моя попытка терпит крах. Мы говорим с ним на разных языках. Вот почему я и решила поговорить прямо с вами. Разумеется, если вы согласитесь считать меня вашим добрым другом. И полностью доверитесь мне…
Адина Бугуш ждала, устремив на него из-под длинных ресниц тревожный фосфорический взгляд. Полировальная палочка застыла в ее руке.
— А вы еще сомневаетесь? — вкрадчиво поддакнул Тудор Стоенеску-Стоян. — Я сразу же подумал, что мы просто созданы понимать друг друга! — добавил он, совершенно позабыв и о своем друге, и о героическом решении, принятом перед зеркалом с тремя створками.
— Это лестно слышать! — призналась Адина Бугуш. — Но тем большую ответственность я беру на себя по отношению к вам.
Она швырнула палочку из слоновой кости и замши на стекло столика. Поднялась, оправляя складки платья. Сделала шаг вперед и, склонившись почти к самому его лицу, проговорила раздельно, серьезно и повелительно:
— В таком случае послушайтесь моего совета! Исполните мое желание! Вы ведь еще не распаковали багаж, верно?
— Еще нет, — пролепетал Тудор Стоенеску-Стоян. — То есть только туалетные принадлежности и маленький чемоданчик — переодеться… поправился он, стараясь дать наиточнейший отчет о положении вещей. — Но большие чемоданы не распакованы. Лежат как лежали.
При этих словах он невольно протер глаза, с изумлением видя, как повторяется наяву его сон. Оставалось только, чтобы Адина Бугуш добавила: «Бежим вместе! Я так давно тебя жду! Я ждала одного тебя. Мне опостылело жить с этим типом с тюленьими усами. Дай мне твою руку, я положу ее себе на грудь!..» Тудор Стоенеску-Стоян живо спрятал руки за спину, словно испугавшись, как бы Адина Бугуш не схватила его правую руку и не прижала к своей упругой груди, как это произошло во сне.