Октябрьская революция не случайность. Она была предвидена задолго. События подтвердили предвидение. Перерождение не опровергает предвидения, ибо никогда марксисты не думали, что изолированное рабочее государство в России может держаться бесконечно. Правда мы считались скорее с крушением рабочего государства, чем с его перерождением; вернее сказать, мы не расчленяли строго этих двух возможностей. Но они вовсе не противоречат друг другу. Перерождение должно неизбежно на известном этапе завершиться крушением.

Тоталитарный режим, сталинского или фашистского образца, по самой сущности своей может быть только временным, переходным режимом. Диктатура в истории вообще была результатом и признаком особенно острого социального кризиса, отнюдь не устойчивого режима. Острый кризис не может быть перманентным состоянием общества. Тоталитарное государство способно в течение известного времени подавлять социальные противоречия, но не способно увековечить себя. Чудовищные чистки в СССР являются самым убедительным свидетельством того, что советское общество органически стремится извергнуть из себя бюрократию.

Поразительное дело, как раз в сталинских чистках Бруно Р. видит доказательство того, что бюрократия стала правящим классом, ибо только правящий класс способен, по его мнению, на меры столь широкого масштаба*. Он забывает, однако, что царизм, который не был «классом», тоже позволял себе довольно широкие мероприятия по чистке, притом как раз в тот период, когда он приближался к гибели. Своим размахом и чудовищной лживостью чистки Сталина свидетельствуют ни о чем другом, как о неспособности бюрократии превратиться в устойчивый господствующий класс и являются симптомами её близкой агонии. Не попали ли бы мы в смешное положение, еслиб присвоили бонапартистской олигархии имя нового правящего класса за несколько лет или даже месяцев до её бесславного падения? Одна лишь ясная постановка вопроса должна, на наш взгляд, удержать товарищей от терминологических экспериментов и слишком торопливых обобщений.

* Правда в последней части своей книги, состоящей из фантастических противоречий, Бруно Р. вполне сознательно и членораздельно опровергает свою собственную теорию „бюрократического коллективизма", изложенную в первой части книги, и заявляет, что сталинизм, фашизм и нацизм являются переходными паразитическими образованиями, исторической карой за бессилие пролетариата.

Другими словами, подвергнув взгляды Четвертого Интернационала самой резкой критике, Бруно Р. неожиданно возвращается к этим взглядам, но только для того, чтоб открыть новую серию блужданий. У нас нет никакого основания следовать по пятам за писателем, явно выбитым из равновесия. Нас интересуют те его доводы, которыми он пытается обосновать свой взгляд на бюрократию, как класс. — Т.

Четверть столетия оказались слишком коротким сроком для революционного перевооружения международного пролетарского авангарда и слишком долгим сроком для сохранения советской системы в изолированной отсталой стране. За это человечество платится ныне новой империалистской войной. Но основная задача нашей эпохи не изменилась по той простой причине, что она не разрешена. Огромным активом истекшей четверти столетия и неоценимым залогом будущего является тот факт, что одному из отрядов мирового пролетариата удалось показать на деле, как задача может быть разрешена.

Вторая империалистская война ставит неразрешимую задачу на более высоком историческом этапе. Она заново проверяет не только устойчивость существующих режимов, но и способность пролетариата прийти им на смену. Результаты этой проверки будут, несомненно, иметь решающее значение для нашей оценки современной эпохи, как эпохи пролетарской революции. Если бы, вопреки всем вероятиям, в течение нынешней войны или непосредственно после неё Октябрьская революция не нашла своего продолжения ни в одной из передовых стран; если бы, наоборот, пролетариат оказался везде и всюду отброшен назад; — тогда мы несомненно должны были бы поставить вопрос о пересмотре нашей концепции нынешней эпохи и её движущих сил. Вопрос шел бы при этом не о том, какой школьный ярлычек наклеить на СССР или на сталинскую шайку, а о том, как оценить мировую историческую перспективу ближайших десятилетий, если не столетий: вошли ли мы в эпоху социальной революции и социалистического общества или же в эпоху упадочного общества тоталитарной бюрократии?

Двойная ошибка схематиков, вроде Гуго Урбанса и Бруно Р. состоит в том, что они, во-первых. провозглашают этот последний режим уже окончательно наступившим; во-вторых, объявляют его длительным промежуточным состоянием общества между капитализмом и социализмом. Между тем совершенно очевидно, что если бы международный пролетариат, в результате опыта всей нашей эпохи и нынешней новой войны, оказался неспособен стать хозяином общества, то это означало бы крушение всяких надежд на социалистическую революцию, ибо никаких других более благоприятных условий для неё нельзя ждать; во всяком случае никто их сейчас ни предвидеть, ни охарактеризовать не может.

У марксистов нет ни малейшего права (если не считать «правом» разочарование и усталость) делать тот вывод, что пролетариат исчерпал свои революционные возможности и должен отказаться от претензий на господство в ближайшую эпоху. Двадцать пять лет на весах истории, когда дело идет о глубочайшей смене хозяйственных и культурных систем, меньше часа в жизни человека. Куда годится тот человек, который из-за эмпирических неудач в течение часа или дня отказывается от цели, которую поставил себе на основании опыта и изучения всей предшествующей жизни? В годы мрачной русской реакции (1907-1917) мы исходили из тех революционных возможностей, которые обнаружил русский пролетариат в 1905 г. В годы мировой реакции мы должны исходить из тех возможностей, которые обнаружил русский пролетариат в 1917 году. Четвертый Интернационал не случайно назвал себя мировой партией социалистической революции. Наш путь неизменен. Мы держим курс на международную революцию, и, тем самым, на возрождение СССР, как рабочего государства.

Что мы защищаем в СССР? Не то, в чем он похож на капиталистические страны, а то, в чем он отличается от них. В Германии мы также проповедуем восстание против правящей бюрократии, но только для того, чтобы низвергнуть немедленно капиталистическую собственность. В СССР низвержение бюрократии необходимо для того, чтобы сохранить государственную собственность. Только в этом смысле мы стоим за защиту СССР.

Никто в нашей среде не сомневается, что советские рабочие должны защищать государственную собственность не только от паразитизма бюрократии, но и от тенденций частно-собственнического порядка, напр. со стороны колхозной аристократии. Но ведь внешняя политика есть продолжение внутренней. Если мы во внутренней политике соединяем защиту завоеваний Октябрьской революции с непримиримой борьбой против бюрократии, то мы должны делать то же самое и во внешней политике. Правда, Бруно Р., исходя из того, что «бюрократический коллективизм» уже победил по всей линии, заверяет нас, что никто государственной собственности ни грозит, ибо Гитлер (и Чемберлен?) так же заинтересованы в ней, как и Сталин. К сожалению, заверения Бруно Р. легкомысленны. В случае победы Гитлер начнет, вероятно, с того, что потребует возвращения немецким капиталистам экспроприированной у них собственности; затем обеспечит такую же реставрацию собственности англичанам, французам, бельгийцам в целях достижения с ними соглашения за счет СССР; наконец, сделает Германию пайщиком важнейших государственных предприятий СССР в интересах немецкой военной машины. Сейчас Гитлер — союзник и друг Сталина; но, если бы Гитлер, при помощи Сталина, вышел победителем на западном фронте, он завтра же повернул бы оружие против СССР. Наконец, и Чемберлен поступил бы в соответственном случае не многим иначе, чем Гитлер.