Это очень хорошо! И беженцы обрадованно закивали головами. Они-то уверены в силе капитана Незеласова, но если еще эта сила вдобавок помножена на преданность нового машиниста — тем лучше. Ах, как приятно видеть такой могучий бронепоезд! Сколько стали, пушек, грохота, дыма, какие подтянутые артиллеристы и как вежлив сам командир бронепоезда, которому, видимо, предстоит великое будущее.

«Так-то оно так, — подумал Незеласов, — но где, однако, этот мерзавец, генерал Сахаров?»

И ему вспомнился вдруг город, вокзал, мастеровой в рыжих опорках, пьяно и вяло плясавший у трактира возле депо, куда Незеласов в сопровождении Обаба и только что взятого машиниста Никифорова пришел осматривать бронепоезд. Осматривал тщательно, лазил среди колес, взбирался на крышу и наконец с удивлением сказал:

«Отлично отремонтировали, шельмецы!»

«По инструкции», — отозвался Никифоров.

«Хочу их „поблагодарить“. Мне их исправность подозрительна: не для себя ли ремонтируют? В голове небось дума: „Упустит капитан Незеласов бронепоезд, а мы его — хап!“».

Но помешал генерал Сахаров.

Возле депо, на шоссе, показалась его коляска. Незеласов, погрозив кулаком рабочим, побежал:

«Ваше превосходительство, ваше превосходительство!..»

Коляска остановилась. Послышался сытый и равнодушный голос генерала Сахарова:

«Говорят, капитан, вы согласились-таки в тайгу? — И добавил насмешливо: — Очень признателен. Там встретимся».

Незеласов обратился к нему почти умоляюще:

«Снаряды, снаряды мне надо, ваше превосходительство…»

Генерал прервал:

«Повторяю, встретимся! Кстати, вам сообщили, чти вы, капитан, наделены землей почти рядом со мной?»

«Землей?»

«Да, вам пожаловали двести пятьдесят десятин. Но я спешу в штаб Дальневосточного командования, извините…»

И, указывая на мазут, которым испачкался капитан, генерал с легким смешком сказал:

«Не надо уж так подчеркивать свою черную кость, ха-ха!.. Вы ведь по происхождению, кажется, мещанин? Впрочем, это пустяки, шутка».

Именно в ту минуту, когда Незеласов собрался «благодарить» рабочих депо, которые курили возле дверей, туда пришел китаец Син Бин-у. Китаец сразу узнал капитана, несмотря на то, что Незеласов изрядно испачкался мазутом. Син Бин-у хотел было уйти, но ласковые, пожалуй намеренно ласковые, улыбки рабочих остановили его. Китаец сказал со злостью, поведя плечом в сторону капитана:

— Его меня мало-мало убивай хотела. Моя фанза тут была. Моя флонт окоп копала. Моя плиехала — фанза нетю, дети нетю, жена нетю.

— В восстании, что ли, обвинили? — спросил дюжий, рослый слесарь Лиханцев.

— Да, да. Восстание обвиняй его! Его селдце больно. Его селдиться надо…

Старый железнодорожник Филонов, показывая узелок, сказал китайцу:

— Сердись не сердись, а такая жизнь. Две недели я тоже хожу: передачу сыну не берут… тоже арестован за восстание…

— Моя твоя понимая есть! — закричал китаец.

— Работенку бы ему подыскать, — сказал Лиханцев.

— Пошлем к грузчикам, в порт!

— Нет, слесаря, — вполголоса сказал Шурка, помощник машиниста Никифорова, — лучше пробраться ему в партизаны.

Лиханцев повел, однако, китайца в порт, но в порту тоже признали, что китайцу, пожалуй, лучше отправиться к партизанам. Тогда Син Бин-у поехал на станцию Мукленка. По мнению рабочих, именно на Мукленку, на узловую станцию, должны вести наступление партизаны, там и встретится с ними Син Бин-у.