Расшифрованные картины

Перед тем как уехать из Тошемского, Петр Семенович привел к бабке Елизавете высокую загорелую девушку с выгоревшими на солнце светлыми волосами и сказал:

— Вот, Елизавета Никифоровна, новый постоялец. Прошу любить и жаловать. Тоже наш работник, и один из лучших к тому же. Девушка тихая, работящая, характера доброго…

— Что вы, Петр Семенович, — засмущалась девушка, — совсем я не такая хорошая…

Звали ее Наташей Лебедевой. Знакомясь с Володей, она, как равному, сильно пожала ему руку. На небольшой ладони ее были мозоли. Бабка Елизавета увидала их и заохала:

— Где же это ты, родимая, натрудила?

— А вы, Елизавета Никифоровна?

Наташа повернула кверху шершавую ладонь старухи и осторожно провела по ней пальцем.

— Я же деревенская, — говорила бабка, — а ты городская, деликатная…

— Я полевик, бабушка, — ответила Наташа. — Тут у меня в начале сезона рабочие попались такие, что топора держать не умели, ну и показала я им, как надо визирки[17] рубить… Работать — так с песней… Немало времени уже прошло, а мозоли всё не сходят…

Первое время Володя избегал Наташи. Он не мог так просто заходить к ней в комнатку, как прежде бывало к Петру Семеновичу, да и стеснялся задавать ей вопросы. Дело в том, что она очень нравилась ему. Красивая, сильная, всегда бодрая, гибкая, как пружина, она при встречах всегда вызывала в нем робость. Он стеснялся поднимать на нее глаза и лишь молча улыбался.

Дома Наташа бывала только в дождливые, хмурые дни. Тогда она раскладывала на своем столе блестящие никелем чертежные инструменты, расставляла флаконы с цветной тушью и целыми днями работала, тихонько напевая песенку про чибиса:

Володю очень интересовало, что она там делает. Когда однажды Наташа вышла из комнаты, он забежал в огород и прильнул к стеклу в ее комнате: на столе лежали какие-то темные глянцевые листки. Больше он ничего не успел рассмотреть. Наташа вошла в комнату, глаза их встретились. Улыбаясь, она постучала пальцем по стеклу. По движению губ Володя догадался, что она приглашает его зайти.

Он не зашел, конечно, а убежал на речку, в кусты, и там провел почти весь день. Ему было стыдно, что Наташа застала его за подглядыванием.

Когда же была погода хорошая, еще засветло к Наташе приходила вся ее бригада — три человека, всё тошемские жители, парни здоровенные, как медведи. За поясом у каждого был топор.

Наташа выходила к ним уже в плаще и в сапогах, с кожаной полевой сумкой через плечо и с квадратной доской в брезентовом чехле за спиной. Кто-нибудь из парней легко вскидывал на плечо дубовую лакированную треногу, другой брал в руку фанерный чемодан, третий — две длинных раскрашенных доски и большой полотняный зонт, и они уходили. Наташа шла всегда впереди, и издали казалось странным, что такая небольшая девушка ведет за собой трех здоровенных парней.

Возвращались они в такие дни поздно вечером.

Володя расспрашивал у парней, что они делали в лесу.

— Баловство, а не работа, — ответил румяный Елизар Попов, — я так всё больше с дальномерной рейкой стою.

Он показал на длинную доску, раскрашенную красными и белыми шашками.

— Просеку прочистим, чтобы от инструмента было видать, Серега да Мишка дальше рубят, а я стою, пока Наталия Ивановна отсчет возьмет по рейке.

— И много деревьев валите?

— Да нет… Ветки только ссекаем. Не на телеге же проезжать, а в трубу только чтобы видно до рейки было…

— А зачем это надо, Елизар? — спрашивал Володя.

— Так, видишь, оно какое дело: надо опознаки дать…

— Ну, а что такое — опознаки?

Елизар этого не знал.

Выяснилось всё очень просто.

Однажды вечером Наташа вышла на кухню, где Володя с бабкой ели картошку, и сказала:

— Елизавета Никифоровна и ты, Володя, дело вот какое: мне на завтра, на день один, надо Михаила Власова в Бурмантово послать, а погода хорошая должна быть… Жалко день терять. Не поработаешь ты, Володя, со мной денек?.. Не трудно будет, — рейку станешь держать…

Володин дух занялся. Но рот его был полон картошки, и ничего ответить он не мог.

— А чего ж не поработать? — ответила за него бабка. — Коли надо помочь, как же не поработать?

— Поможешь, Володя? — спросила Наташа и положила на плечо ему руку.

От радости он не мог ничего сказать и только кивал головой.

Вышли еще в темноте. Лишь на востоке розовела заря.

Утром вышли на работу.

Володе досталось нести рейку. Он положил ее на плечо, как коромысло. Вот он, как взрослый, идет на работу вместе со всеми…

Незаметно он обогнал даже Наташу. Мысль о будущем, о том, как через несколько лет и он будет проходить по дорогам страны в плаще и с полевой сумкой, влекла его, манила…

Хотя Елизар называл свою работу баловством, Володя изрядно устал за день. Но впечатлений было хоть отбавляй.

В чемодане находилась подзорная труба. Когда расставляли треногу и привинчивали к ней квадратную доску, вынутую из чехла, получался небольшой, очень удобный столик. Трубу тогда доставали и ставили на него. Ножка трубы была круглая и заканчивалась медной линейкой.

Ножка трубы была круглая и заканчивалась медной линейкой.

Куда смотрела труба, туда же направлялся и скошенный край линейки. Луч зрения трубы являлся как бы продолжением этого края.

Но всего интереснее было другое. Еще когда выходили из дому, Володя хотел взять нести не только рейку, но и квадратную доску в чехле — крышку трехногого столика. Наташа остановила его.

— Это я сама понесу, — сказала она.

Она заметила его огорчение и добавила:

— Планшет я всегда сама ношу. Для топографа это самое святое. Его надо очень беречь.

Поэтому, когда планшет потом освободили из чехла и привинтили к треноге, Володя не решался даже подойти близко, чтобы получше рассмотреть (он ждал у инструмента, пока Василий и Елизар прорубят визирку в кустах), и лишь издали тянул шею.

Наташа заметила это и подозвала его. Володя увидал, что планшет весь обклеен бумагой. Лишь в одном месте она была вырезана окошечком и там виднелся темный-претемный чертеж.

— Здесь, Володя, наклеены аэрофотоснимки, те самые, которые сделал самолет, — помнишь? — месяца два назад. Видишь, и дома вышли, и речки, и овраги. Сверху, конечно, всё не так выглядит, как с земли, сбоку, но понять можно, где что, особенно если уже опыт иметь. Снимки, правда, не сразу сюда наклеили, прежде еще с ними много пришлось поработать, но для нас с тобой сейчас другое важно. Наша задача, Володя, — превратить снимки в карту. Для этого нужно условными знаками показать, где дорога, где лес, где канава. И не просто дорога, а какая — шоссе, грунтовая, полевая. И лес не просто, а какой — лиственный, хвойный… Вот на снимке, видишь, квадратики — это дома. А на карте нужно еще показать, какие это дома, что в них: школа? больница? скотный двор?.. Узнать это просто — сходить и посмотреть. Потом нужно вычертить цветной тушью по специальным таблицам «Условных знаков». Вот видишь, здесь на планшете часть площади уже вычерчена: ручей проведен зеленым, дорога — черным, дома — черными прямоугольниками и квадратиками, обрыв у оврага — коричневыми зубчиками. Это и называется дешифрировать аэроснимок, то есть расшифровать его, объяснить…

А это некоторые условные знаки топографических карт.

В лесу, в поле — здесь я, конечно, сразу тушью не черчу, а показываю всё мягким простым карандашом. Приду домой, тогда уж и сделаю по всем правилам.

Планшет нужно очень беречь. Он, видишь, даже бумагой обклеен. Там, где надо работать, я вырезаю окошечко, делаю, что следует, а потом опять заклеиваю, чтобы зря не затирать это место… Карты вообще надо беречь, а планшет тем более — с него ведь и начинается жизнь карты.

Володя посмотрел на темное поле планшета, где, лишь приглядевшись, можно было различить зелень ручьев и коричневые зубчики оврагов или же квадратики домов, и удивился:

— А разве карты такие черные? Карты же белые?

— Так и планшет будет белым. Мы закончим здесь все работы, его отвезут в город, в камеральное производство, и там всю фотоэмульсию смоют особым раствором. Останется только то, что я чертила. Вот тогда уже получится самая настоящая карта. После этого ее отвезут на специальную фабрику и там напечатают с нее столько копий, сколько нужно, хоть сто тысяч.