III

На площадке остановились. Теперь куда? Глянули в список. Следующей значилась Николаева Галина Степановна, семидесяти двух лет. «Тезка» — вздохнула Галя. Жила Николаева с четырнадцатилетней внучкой в другом подъезде на третьем этаже.

— Сичас, сичас, сичас, — запел за дверью голосок, и тапки по полу бодро шмыг, шмыг, шмыг. — А-а! Гостечки дорогие! — обрадовалась старушка, увидев Галю с Иваном. — Долгожданные! Заходите, заходите, заходите, — запела она.

Была Галина Степановна маленькая, худая и, видно, очень энергичная и жизнерадостная. Кофточка на ней выцветшая с двумя дырками на животе и с разноцветными пуговицами разной величины. Когда-то кофта, вероятно, была зеленой. Юбка тоже застиранная, серая. В коридоре стоял запах редко проветриваемого запущенного жилья.

— Галина Степановна, мы из жэка, — сказал Егоркин.

— Хорошо, хорошо, проходите. Всем мы рады! Проходите, гостечки, и из жэка, и из милиции, всем рады!

Иван услышал запах перегара и понял, что старушка выпивши. Из-за приоткрытой двери в комнату высунулась любопытная головка девочки и тут же юркнула обратно. Только глаза черные блеснули.

— Бабуль, у вас праздник сегодня? — спросил Иван.

— Праздник, праздник! Жить немного осталось, вот и праздник каждый день…

— Э-эх! Гуляй, рванина! — рявкнул кто-то на кухне, куда старушка вела Галю с Иваном.

Галя отшатнулась назад. Шла она впереди мужа. Старушка хохотнула.

— Не бойтесь! Это Федька, обсевок… Он шумный, но смирный. Не бойтеся, проходите.

Иван заглянул в кухню. Там на табуретке за столом сидел, вернее, лежал на столе головой пьяный мужик. Лежал он смирно, тихо. Трудно было поверить, что это он секунду назад рявкнул таким громовым голосом. Старушка бойко подкатилась к нему, ткнула в бок остреньким кулачком. Мужик икнул и поднял голову. Он смотрел на вошедших, но чувствовалось, что не видел ничего, не соображал. К щеке его, к седой щетине прилип окурок и висел, не отлипался. Старушка увидела окурок, хохотнула снова, сняла его со щетины и вставила в ухо мужику. Он с прежним бессмысленным взглядом дважды махнул ладонью по уху, но окурок остался торчать.

— Во, пыль с ушей стряхает, — смеялась старушка. — Очнись, гости приехали! Гулять будем…

— Бум гулять, — тряхнул головой Федька.

— Садитесь, гостечки! — веселая старушка обмахнула одну за другой две табуретки и подставила их Егоркиным.

Галя с содроганием и отвращением на лице следила за происходящим в кухне. Осторожно, словно опасаясь отравиться, вдыхала воздух сивушный и кислый, вероятно, от остатков квашеной капусты. Она табуретку взяла, но от стола, заваленного грязной посудой, отодвинулась, села поближе к мужу, села настороженно, готовая вскочить в любой момент.

Глаза Федьки понемногу оживали.

— Вынь из уха, — сказал ему Иван.

Федька послушно поймал ватными пальцами окурок в своем ухе, посмотрел на него и кинул в тарелку с остатками капусты. Старушка тем временем искала что-то в тумбочке под мойкой за мусорным ведром, звякала пустыми бутылками. Наконец радостно выпрямилась, подняла бутылку с мутноватой жидкостью и воскликнула тонким голосом:

— Вот она, родимая! — и пропела: — Стала водка семь и восемь, все равно мы пить не бросим. Передайте Ильичу: нам и десять по плечу!.. Федя, салют!

— Пропала Русь! — рявкнул басом мужик. — Гуляй, рванина!

Мурашки у Егоркина пробежали по спине. Захотелось закрыть глаза и выскочить отсюда, забыть, как ужасное видение. Старуха стукнула дном бутылки об стол. Жидкость радостно плеснулась внутри, омыла грязные бока и заколыхалась, успокаиваясь.

— От кого же вы ее прячете? — спросил Иван, скрывая брезгливость. От себя?

— Ага, не от кого? Только отвернись, Верка враз вылакает…

— Кто? Внучка?

— А то кто же.

— Ей же четырнадцать, кажется, — взглянул на Галю Иван.

— Бедовая растет, курва! — радостно объявила старуха. — Похлеще мамаши будет… Оторви да брось!

— А мамаша ее где?

— Мамаша далеко! Аж за Воркутой комаров кормит.

— Завербовалась?

— Умчали на казенный кошт, аж на пять годочков. — Голос у старушки погрустнел. — Довели, обсевки, — взглянула она на Федьку.

— Не я, — буркнул тот, не отрываясь от своего важного дела. Он поставил четыре стакана рядышком и старался разлить мутную гадость поровну. С первого раза это ему не удалось, и он переливал из стакана в стакан, добиваясь полной справедливости.

— А папаша где? — расспрашивал Егоркин.

— Поди узнай… Вот он, может, и есть папаша, — снова весело ткнула старушка кулачком в бок Федору. — Признавайся, ты?

Он как раз закончил свое дело и буркнул:

— Не я… Я свое дите знаю… Это не мое. Оно уже было… Налетай, — скомандовал он басом и первым схватил стакан.

Старуха живо подняла другой.

— Пьем за главного бича Леонида Ильича, — объявил Федька. — Хватайте! — недоуменно взглянул он на Ивана и Галю.

— Погодите, — остановил Егоркин. — Бабуль, ты помнишь, что почти два года за квартиру не платишь?

— Я не квартиросъемщица, — радостно взглянула на него старуха.

— Как? А кто же хозяин? — опешил Иван.

— Шурка, дочка моя.

— Почему она не платит?

— Так она же в Воркуте.

— Ну да, — растерялся Иван. — А кто же платить должен?

— Шурка. Она квартиросъемщица.

— Но она же в Воркуте.

— Я и говорю…

— Но вы-то здесь живете?

— Здесь.

— Тогда платить надо…

— Я в дочкиной квартире живу… Не-е, ты воду не мути, пришел, пей, — засмеялась старушка. — Я дошлая, ты меня не собьешь!

— Она не крати… не квати… — попытался вмешаться Федька. — Она не это самое… Понл… Пей… И пропади все пропадом!

— Тут без милиции не разобраться, — взглянул Иван на жену. — Пошли! — поднялся он.

— Девчонку жалко, — сказала Галя. — Пропадет в этом омуте. Спасать надо.

— Это Верка, что ль? — усмехнулся Федька — Верка пропадет? Она тебе сейчас двадцать очков даст… Ты, может, и не нюхала, а у ей два аборта за плечами… За Верку беспокоиться не след…

— Вот мразь! — брезгливо произнес Иван о Федьке, как об отсутствующем. — И ведь не убедишь его, не поймет, что он мразь… Действительно, обсевок!

Они повернулись и пошли из кухни. Гадко на душе было и мерзко. Старушка семенила следом, говоря:

— Вы не сердитесь на Федьку. Может, он что не так ляпнул… Простите его. Он ить не всегда такой был, головастый мужик был. Председатель! Таким колхозом ворочал… Орденов у него страсть: и за войну, и за колхоз… Мы с ним с одной деревни, с-под Куйбышева… Море там строили, и деревню затопили. Стронули нас с места — и пошло кувырком… Я ить тоже замужем была, веселая была. А тута в Москве сошла с колес…

— Галина Степановна, — остановился у выхода Егоркин, — а ведь не дочь вашу судить нужно было, а вас! Вы ее сгубили, и внучке уж, считай, жизнь сломали!

— Правильно, правильно, детка! Я и в суде это говорила. Не послушали…

Егоркин захлопнул дверь.

— Расскажи кто… — проговорил он мрачно, — ни за что бы не поверил… Ох как гадко!.. И я тоже… Судья выискался…