V

— Влип? — спросил Костя у Романа, когда они встретились в коридоре возле кухни.

Палубин хмуро кивнул. Неприятно стало, что Костя слышал.

— Как же ты так?

— Вроде солидный мужик… А он жмот оказался.

— Он не жмот! Это такой… такой… — Костя не стал уточнять, какой, по его мнению, Григорий Александрович. — Он в городском управлении торговли работает. Раньше директором мощного гастронома был… Большой человек! Кстати, давний друг Льва Борисовича… Ладно, потом поговорим. Приходи в кухню.

Роман сдал выручку. Осталась сумма солидная. Аванс на заводе меньше бывал. Но это благодаря щедрости Григория Александровича. «Может, он больше бы кинул, не влезь я с этим трояком!» — огорченно подумал Палубин.

Управившись с делами, официанты собрались за столом в кухне. Водки выставили. Лица у всех усталые. Набегались в табачном чаду. Выпили молча, закусили, разговорились.

— Макарыч, — с шутливым видом взглянул Костя на повара. — Не читал про свою сочинскую коллегу?

— Читал, — отозвался спокойный немногословный повар.

— Сильна! — восхищенно сказал Костя. — Малограмотная, а личного секретаря имела, двух домработниц, личного ветеринара для собачки. Одних золотых украшений на килограмм изъяли…

— А ты думаешь, у Макарыча меньше изымут? — засмеялся один из официантов.

— Не трепись, — буркнул повар.

— Это что, — проговорил другой официант, — я читал, что у одного начальника нашли тридцать четыре килограмма изделий из золота…

— Это только нашли, а сколько не нашли? — вставил Костя.

— …Три «Волги» было у человека, — продолжал рассказывать официант. — Всего изъяли на миллион двести тысяч рублей… Семьдесят четыре костюма было, сто сорок девять пар обуви…

— Ого! — удивился Костя. — На черта ему столько обуви? Мне десяти пар хватает…

— У тебя еще, наверное, миллиона нет… Будет — посмотрим!

— Ну нет, — говорил Костя. — Три «Волги»?.. Парочка «Жигулей» — понятно.

— Зачем парочку?

— Одна сломалась — качу на другой.

— А если и другая сломалась?

— Тогда я его понимаю, — засмеялся Костя.

— Говорят, у нас миллионеров больше, чем в Штатах, — сказал официант, который рассказывал о владельце ста сорока девяти пар обуви.

— А кто их считал? Может, и больше… На Кавказе да в Средней Азии сколько… Ого-го!

Посидели еще так с полчаса, поболтали. Роман молчал, слушал. Потом вышли на ночную улицу.

Снег меж деревьев в сквере заметно осел, потемнел. На дорожке аллеи кое-где стали видны бетонные плиты. Ночной морозец сковал податливый ледок, и он громко хрустел под ногами. С площади доносилось жужжание машин, мелькали оранжевые и красные огни.

— Вечерок, а! — восхищенно сказал Костя, вдыхая всей грудью. — Бодрит!.. Подними нос, Ромка! Лев ничего не сказал, значит, ажур, пронесло. Забудь!.. Пройдемся, а? До метро?

Палубин не ответил, молча двинулся по хрустящему ледку в сторону метро. От трех стопок водки его сильно развезло. То ли усталость сказалась, то ли от огорчения. Таким домой не хотелось являться. Скандала не миновать: проветриться нужно. Ира не вытерпит, бурчать начнет. Промолчишь, заведется, мол, слова ее до фени, а отвечать начнешь — бензин в костер. Испытано, все испытано! И чего ей, дуре, надо: деньги не прикарманивает — трать, одевайся, вей гнездо… Чего ей надо?.. Конечно, раздражает, что поздно прихожу да поддатый. Сопьюсь, боится, надо бы поменьше хлестать. Да и задерживаться не надо сильно. Волнуется… Не любила бы, не волновалась… Все как-то кувырком, как в зарослях бродишь — вспомнились слова Егоркина, — кажется, вот он просвет, сейчас выберешься, а сунешься, там еще гуще, не продраться. Мечешься, мечешься… О чем это Костя? A-а, подсказать хочет, как лучше гостей обдирать. Любопытно. Волки, все мы волки!.. Роман стал слушать, что говорит Костя.

— Начнем с компании фарцовщиков и спекулянтов… Помнишь, один бородатый среди них был? Он с тобой расплачивался… Тут все ясно: гуляют мальчики, сорвали куш! Драть их можно, как собак… Надеюсь, тут ты сообразил?

— Сообразил, — усмехнулся Роман.

— Дальше… Берем паренька с двумя девахами. Ты, думаю, не знал, что это сынок ба-альшого деятеля из Министерства внешней торговли. Он всегда при деньгах: червонец лишний накинешь, залупаться не будет…

— Он же всего одну шампанского заказал, да и ту еле допили…

— Играл, мерзавец! — сплюнул Костя. — Заклеил, видать, скромнягу и к совращению приступил. В ресторан не одну притащил, а с подругой. Одна бы она не пошла…

— Откуда ты знаешь?

— Я их, сволочей, как сквозь стекло вижу. Я б его на двадцатку наколол, не пикнул бы, даже бы перед девахами загордился, мол, смотрите, как я легко могу сумму такую выбросить за вечер. А ты до копеечки счет выдал?

Роман кивнул.

— Ну и дурак!.. Это с такими дельцами, как Григорий Александрович, сложней. Ловить момент нужно… Когда с бабой, любит, гад, чтоб перед ним на цырлах бегали и хвостом виляли, хамские шуточки его слушая. И чтоб улыбка до ушей, и каждое желание исполнять со всех ног. Потрафишь — щедр! Противно, словно весь вечер в дерьме купаешься. Дома потом час под душем торчишь, принюхиваешься — отмылся или все воняешь…

— Я думал, для тебя удовольствие… — начал Палубин, но Костя перебил его:

— У нас лучше не думать, сопьешься.

— Где у нас?

— Везде! — Косте не понравился тон Романа. Он обиделся. — Особенно в нашем кабаке!

— Ты же меня учишь, как гостей на фуфу брать. Как же без думанья? — усмехнулся Роман.

— Не на фуфу брать, а людей видеть… Может, ты скажешь, в наш кабак тебя призвание привело?

— Я этого не скажу…

Остальной путь до метро они шли молча. Палубин видел, что Костя обиделся, и думал равнодушно: черт с ним, нашелся инженер человеческих душ. Попрощались холодновато.

Морозец и свежий воздух немного взбодрили Романа, но состояние его было какое-то непонятное. С одной стороны, карман деньгами набит — это хорошо, с другой — противно от воспоминания о лысом Григории Александровиче, от разговора с Костей, а ведь Ореховский с добрыми чувствами наставлял, добра хотел. И почему-то от этого еще противней. Хмурился Палубин, думая, как встретит его Ира, как наладить с ней отношения. Как хорошо было раньше! Теперь чуть что — раздражение. Может, от беременности? Родит, снова ласковой станет… Вспомнилось, что Ира во время ссор все чаще кричит, что не нужен им ребенок, что она готова от него избавиться. Роман считал, что это для того, чтобы досадить ему. Какой аборт в пять месяцев! Но от этого воспоминания еще тревожней стало.

Дверь он открыл, как всегда, тихонько, старушку с Соней не разбудить. Ира наверняка не спит, ждет его. В коридоре слабо пахло стиральным порошком, сыростью. Разделся, прошел в комнату. Ира лежала в постели с книгой. Когда он вошел, посмотрела на него настороженно, определяя, выпивши он или нет. Поняла — выпивши, вздохнула. Роман остановился возле кроватки Сони. Девочка лежала на боку с приоткрытым ртом. Щека у нее была розовая. Отсвечивало байковое одеяло, которое висело на кровати, чтоб свет лампочки не мешал спать.

— Чай будешь? — спросила Ира. Ужинать не предложила, знала — сыт.

Палубин вспомнил, как раньше они любили пить чай перед сном и разговаривать.

— Если с тобой…

Ира задумалась на мгновение, потом зашевелилась, вылезла из-под одеяла. Она была в длинной ночной сорочке.

— Что-то Клавдии Михайловны не слыхать… Вечером совсем не выходила.

— Ты не заглядывала к ней?

— Я постучала — тихо! Не стала тревожить. Я стирала, думала, проснется — позовет… Но тишина жуткая. Еле тебя дождалась.

Ира надела халат, не снимая сорочки. Халат был короче, и сорочка торчала из-под него.

В коридоре остановились возле двери комнаты Клавдии Михайловны. Тихо и действительно жутко.

— Постучать? — шепотом спросил Роман.

— Может, не надо, спит…

— А вдруг… — испуганно взглянул Палубин на жену. Она поняла и съежилась.

Роман постучал и позвал:

— Клавдия Михална!

Тишина.

Постучал и позвал громче.

Снова тишина. Ира начала дрожать.

— Откроем? — взглянул на нее Роман.

— Я боюсь…

— Будь здесь, я сам, — ему тоже было жутко, но, кроме него, некому идти в комнату, и он надавил ладонью на дверь. Она заскрипела в тишине. Ира, дрожа, потянулась через его плечо, чтобы заглянуть в комнату.