— Это я сломал! — возмутился рыжик.

— Мной! — восхитился муж, — значит, я сломал, а все остальное неважно!

Сканд без предупреждения напал, впиваясь в приоткрытый от возмущения рот, сминая и покоряя. Лекс яростно попытался вырваться, но громила попросту перевернулся, подминая под себя недовольного мужа. Казалось, надо совсем немного, чтобы Сканд сожрал своего рыжика, он целовал жестко и грубо, прикусывая зубами поджатые губы и с трудом расцепив зубы, ворвался внутрь, как в завоеванную крепость, с азартом и напором. Вылизав глубоко и быстро, поймал язык и захватил, как почетного пленника.

Он остановился только тогда, когда понял, что Лекс под ним расслабился и застонал. Сканд удовлетворенно осмотрел «поле боя», упрямый противник наконец-то сдался. Расширенные зрачки и взгляд с поволокой, припухшие губы и сбитое дыхание, смотреть на томного рыжика можно было до бесконечности. Такой красивый и согласный на все, жалко, что ненадолго, вот дурман поцелуев сойдет и опять его потянет туда, куда нормальный человек в жизни не сунется!

— Чтобы я этой тряпки на тебе больше никогда не видел! — Сканд подцепил пальцами невесомую тунику и рванул в разные стороны.

— Это Киреля, — пьяно усмехнулся Лекс, — ты даже не представляешь, сколько такая «тряпка» стоит!

Сканд недовольно рыкнул, деньги не главное! Никто не должен смотреть на то, что было только его! Лекс только со смешком развел руки в стороны, пока Сканд срывал остатки драгоценной ткани, превращенной в клочья. А здоровяк со всей нежностью выцеловывал все, что попадалось ему на пути. Щеки, скулы, шею. Добрался до груди и потерся носом и губами по шелку кожи. Нежная, горячая, с острыми вершинками темно-розовых сосков. Подхватить их между пальцами и потереть, и увидеть, как они становятся малиновыми, словно ягодки. И такие же сладкие! Не оторваться!

Лекс невольно дернулся и застонал. Такая сладкая мука, что даже больно! А Сканд, как садист, оставил занеженный сосок и переключился на другой. Лизнул, подул, а когда малыш поджался от холода, накрыл горячим ртом и заласкал шустрым языком. Он и не выпустил бы такую сладость изо рта, но Лекс ерзал под ним все живее, обхватил ногами и потирался пахом, призывая к более тесному общению. Сканд самодовольно улыбнулся, как бы ты ни шипел, мой милый, но этот голод можно унять только одним способом.

Сканд пошарил по полу в поисках горшочка с маслом, который всегда стоял возле ножки кровати, и наткнулся только на осколки, благо, что в самом большом маслица хватило, чтобы увлажнить немного натертый с ночи вход рыжика. Тот недовольно застонал, когда муж стал протискиваться внутрь, но вскоре все стало неважно. Главное — кожа к коже, и перепутаться руками и ногами в единый клубок. И сладкий, тяжкий выдох, когда дошел до упора. Каждый раз, как первый, острый по своим ощущениям, невыносимо тягучий и единственно правильный. Только так, когда одно сердце на двоих, и оно бьется на стыке тел, как вдох и выдох. И в целом мире нет больше ничего. Все мирозданье сосредоточилось в одном месте, и есть только один человек, и в его глазах отражаешься только ты.

Сканд начинает двигаться, только когда чувствует, как Лекс начинает подаваться навстречу, и яростно вколачивает упрямца в разгромленную кровать. Рыжик в такие моменты был покладистым и согласным на все. Его можно было крутить и сминать, переворачивать и удерживать. Как бы Сканду хотелось, чтобы Лекс оставался таким же послушным и в обычной жизни, но коварный рыжик соглашался быть милашкой только за поцелуи, стоило отпустить его из рук, как он придумывал себе очередную «забаву», от которой у мужа начинали руки дрожать и дыхание от ужаса останавливалось.

Но вот сейчас, затраханный и разнеженный лежит и, судя по хитрющим глазкам, опять что-то затевает… а Лекс в это время прикидывал, как считать ту жареную рыбку, которую, несомненно, уже готовят на кухне, как поздний обед или ранний ужин? Но тут его ягодицу обожгла тяжелая оплеуха. Ладонь Сканда аж залипла на нежном полупопии, а самого Лекса до печёнок продрало от такой неожиданности. Всю негу как рукой сняло.

— Ты что? — Лекс взвизгнул фальцетом от неожиданности и вывернулся посмотреть на пострадавшую филейку, — больно же!

— Не смей меня бить! — Сканд недовольно насупился, — совсем распустился! Мало ли, что я сказал, я же тебя не бью, когда ты точишь свой язык о мою шкуру!

— Мало ли, что ты сказал? — взвился рыжик, — да ты меня доступной блядью обозвал! Прежде, чем ревновать, подумай, что я делаю и зачем! Ты для меня единственный мужчина, а если я строю кому-то глазки, то значит, так для дела надо! Я все равно к себе близко никого не подпущу! Когда ты улыбаешься Гаури и делаешь ему комплименты, я же не вцепляюсь в тебя от ревности! Хотя очень неприятно, когда я стою рядом, а комплименты ты делаешь ему!

— Он муж брата, — недовольно раздул ноздри Сканд, — он семья и я счи…

Сканд заткнулся, когда Лекс от злости укусил его за предплечье. Это просто было первое, что попало на глаза. Гаури ему семья? Серьезно? Этот злобный цветочек для него родня? Эта бледная поганка что-то для него значит? Лекс сжимал зубы все сильнее и сильнее, хотелось сделать ему больно! Так, чтобы он понял… чтобы попросил пощады. Но Сканд молча смотрел на бледного от злости рыжика, и только когда во рту стало солоно от крови, Лекс опомнился и разжал зубы.

— Прости, — Лекс виновато лизнул ранку от своих зубов, — прости, я не хотел сделать тебе больно. Вернее хотел, но не так…

— Поцелуй меня, пожалуйста, — тихо выдохнул Сканд, — я так тебя люблю, что внутри все болит от избытка тебя внутри меня. Ты так крепко поселился в моем нутре, что я вздохнуть не могу, чтобы о тебе не вспомнить…

— Ох, Сканд… — Лекс перевернул мужа на спину и, усевшись сверху, подарил ему жгучий поцелуй со вкусом его собственной крови.

Амбал смотрел на него с такой болью и печалью, что рыжик почувствовал себя виноватым. Ну да, он понимал, что, скорее всего, является первой любовью этого ящера. Вряд ли в его голову прежде приходили такие мысли, чувства и переживания. Одно дело мечом махать, строить себя и других, воевать, хоронить друзей, убивать врагов, зализывать раны и торжествовать победу… это, скорее, моторика…

Другое дело, когда к тебе приходит любовь, она, как цунами, проносится через все, поднимает с глубин души и памяти потаенные мысли и страхи, выворачивает мозги, отключает инстинкты и заставляет творить невероятные вещи… когда простые вещи доставляют наслаждение, просто быть рядом, смотреть, как он говорит, пьет воду, улыбается, когда можно идти рядом и невзначай соприкоснуться бедрами и почувствовать его руку на своей пояснице… и тебя все это делает пьяным, беззаботным и бесконечно счастливым…

Лекс с печалью улыбнулся и подарил сокрушенному мужу себя. Все, что у него было, до самого конца, до донышка, не оставив про запас ничего, даже вздоха, лишь бы он улыбнулся в ответ, лишь бы только не грустил…

А тем временем в калитку дома требовательно постучали. Стоило охране открыть ее, чтобы поинтересоваться, кого там несет, как ее с той стороны дерзко дернули, и во двор, как к себе домой, зашли несколько монахов. Тиро выскочил из кухни и бросился с полотенцем отхлестать зарвавшихся нахалов.

— Да что вы себе позволяете? — Тиро замахнулся полотенцем, — покоя от вас ни днем, ни ночью. А ну, пошли прочь!

Полотенце в полете перехватил крайний монах, а тот, что был посередине, снял с себя капюшон. Это оказался Кирель собственной персоной. Вот так просто, без паланкина и охраны, пешком, в сопровождении всего четверых монахов? Тиро упал на колени, когда оправился от шока. Кирель недовольно хмыкнул и сложил руки на груди.

— Где они?

— Идите за мной.

Тиро отбросил полотенце в сторону и похромал вперед, но не внутрь дома, а в обход, вдоль окон. Он остановился у окна и, потянувшись, откинул тонкую штору. Кирель заглянул в полумрак комнаты. Это оказалась спальня. На разгромленной кровати лежали два переплетенных тела, и, похоже, беззастенчиво дрыхли. Кирель только хмыкнул, когда увидел отпечаток ладони на белоснежной ягодице, и свежий след от зубов на руке Сканда. Но в комнате пахло потом и семенем, да и спала парочка с чувством выполненного долга, не среагировав на шум за окном.