Глава тринадцатая
— в которой повествование наконец-то кусает за хвост пролог, а подоплёка уже известных событий обретает оттенок определённости.
Чернигов. Период от года до трёх дней до драки в баре «Великое Древо».
Даже у всемогущества есть свои пределы. Особенно, если упомянутое всемогущество — кажущееся. Древние боги спотыкались о волю и силу духа смертных, эмиссары процессов регулярно сталкивались с оружием, мощь которого не могли превзойти. А Тень нарвалась на детективное задание, в котором были известны преступник и жертва, но состав преступления — а главное, замысел и мотивы — оставались под покровом тайны. Сколь бы ни были велики возможности вольнонаёмной помощницы, но просеивать и проверять память тени каждой песчинки в древнерусских городах пришлось бы десятилетиями. Другого же варианта, кажется, не оставалось. День за днём, неделя за неделей команда под руководством Ольгерда и кураторством самой Тени осматривала, обнюхивала и даже пробовала на вкус все возможные следы Серебряной Княгини.
— Без толку, — фыркала Тень, в очередной раз мерцающим полу-призраком проносясь по помещениям и открытым пространствам Пскова, Киева, Новгорода и прочих указанных в задании городов. В оных помещениях и пространствах, согласно признанным историкам, жила, правила, гуляла и занималась прочими насущными делами княгиня Ольга. И каждый раз толстячок Ильяс жевал губами, что-то высчитывал на своём компьютере, кивал Ольгерду, а тот непреклонно заявлял:
— Ещё раз. Подробно, по всем экспонатам.
— Вообще-то это вы должны быть моими рабами, а не наоборот! — Тень честно пыталась быть грозной, но натыкалась на умильный взгляд потомка викингов и вздыхала: — Ладно. Но это в последний раз. Пусть твои орлы отдуваются.
— Они и так землю носом роют. В буквальном смысле, — бурчал Ильяс, погружаясь в дебри аналитики. — А вот подвесочку (скамеечку, камушек, кусочек древнего дерьма) стоит рассмотреть подробнее. Есть свидетельства…
Тень закатывала глаза, стонала и уносилась проверять «в последний раз», не дожидаясь раскрытия ненужных подробностей, тем более что они каждый раз оказывались ложными или незначительными. Предполагаемые вещи Ольги не несли в себе ни грана памяти.
Такая или почти такая картина повторялась в течение трёх месяцев, после чего Тень окончательно взбунтовалась, заявила, что ей обещали совершенно не то, и покинула группу Ольгерда. Пообещав, впрочем, обязательный еженедельный отчёт о своих собственных изысканиях.
— Честное слово, так лучше, — пояснила она командиру группы чуть позже, когда раздражение сошло на нет. — Мы изначально так и задумывали с Алехандро. В одиночку я справлюсь быстрее, а если положиться ещё и на волю госпожи случайности — мне вообще равных не будет. Жди вестей, викинг.
— Будем надеяться, — протянул Ольгерд. — Мы будем и сами крутиться по мере сил и возможностей, но… чую я, что задание наше затянется на гораздо более долгий срок, чем мы полагали.
Скепсис и предчувствия Ольгерда оправдались. Минуло почти восемь месяцев с момента этой беседы и неполный год с начала поиска Серебряной, прежде чем тени над прошлым начали расступаться…
Нет, совсем не зря обходили стороной люди эту неприметную скамейку в тени черниговских клёнов. Не зря мамаши оттаскивали детей и деточек от неровно окрашенных мутно-белой краской её досок. Не зря старики, нервно держащиеся за сердце, и толстяки, с тем же лицом хватающиеся за желудок и печень, обходили стороной этот уголок, укрытый летом от палящего солнца широкими, разлапистыми листьями, а зимой от снегопада — сплетением густых ветвей. И ещё более не зря Тень решила примоститься здесь со стаканчиком мороженого, устав от долгих и, как казалось ей тогда, бесцельных поисков.
На скамейку падали прихотливые узорчатые тени тонких голых веточек, слегка припорошенных ноябрьским инеем. Но одного шутливого, краткого прикосновения к их памяти хватило, чтобы Тень задохнулась от боли и страха той, что когда-то сидела на её месте, пусть и не на скамейке, а на земле. И ведь прошло — почти четыреста лет, а чувства той, кого уже не было здесь, до сих пор были свежи, как открытая рана, достаточно было сковырнуть корочку…
«…нет, Господи, пожалуйста, нет, только не это, почему он всё ещё жив, я же просила, Господи, нет!!!..»
Чужая память и чужие эмоции ударили так сильно, что пломбир выпал из пальцев, сведённых судорогой. Тень лёгким движением подхватила мгновенно ставшее безвкусным и неинтересным лакомство и, собравшись с силами, вновь окунулась в бездну чужой памяти. Памяти сильной настолько, что до сих пор её отголоски отпугивали праздношатающихся.
«Я ошиблась. Я промахнулась. Я… я не хотела. Почему?!! Почему ты наказываешь меня, Господи??! Почему он ещё жив?!!»
Страх, боль и отчаяние звали за собой настолько сильно, что Тень почти не поняла, как совершила переход вслед за ними, куда-то под Псков, на огромный, кое-как прогретый тусклым предзимним солнцем валун. Всё, на что её хватило в тот момент, — скрыть себя от посторонних глаз, чтобы местные туристы не взирали открыв рот на невесть откуда взявшуюся женщину, одетую явно не по погоде, да ещё и восседающую на вековом менгире.
«Я не хотела. Я хотела совсем другого, он не должен был стать таким… Я старалась во имя Твоё, я стремилась к Тебе, он чудовище, я не хотела, нет, нет, нет, нет!!!»
Новгород. Смоленск. Снова Чернигов. Достаточно было встать на первые следы этой душевной тьмы, и дальнейший её путь становился отчётливее, чем белизна шрама на смуглой коже.
Тень не хотела идти дальше по этой окроплённой кровью старой памяти тропе, но понимала: выбора нет. Либо сейчас она и не последует за Княгиней, либо… Нет, можно было отложить «на потом», теневая память затухала сотнями лет, и всегда можно было отойти в сторону и вернуться позже. Но стремление не просто найти, а понять Серебряную, ту цель, которая внезапно замаячила впереди, — не отпускало. Чужая боль, как нарыв, как больной зуб, как воспалённая язва и ещё сотня знакомых и банальных по контрасту с этим ощущением сравнений, не хотела мешкать. Это страдание давно ждало того, кто сможет услышать и ощутить его. Оно вело Тень по следу Ольги, которая в свою очередь когда-то шла по следам своего младшего сына. И от него не было ни спасения, ни противоядия. Его можно было только услышать и сочувствовать без жалости, пропуская через себя, как было с Палачом, как совсем недавно было с Нуарейн…
«Нет, Господи, я не могу нести этот груз. Я так молилась Тебе, я так надеялась, помоги…»
Холод и пустота в ответ.
— Сделай хоть что-нибудь, дура! — безмолвно кричала Тень, вслушиваясь в старые, давно истлевшие для всех, кроме её слуг, эмоции. — Подойди к нему! Поговори с ним! Убей его сама, в конце концов!!! Ты же можешь!
— Нет, — блекло отвечала обречённость. — Нет. Я не могу. Я так слаба, я так устала, я столько сделала когда-то, я больше не могу, не хочу, я жива только потому, что жив он….
От последней фразы по коже бессмертной промаршировали мурашки.
— Она не могла умереть, пока жив он… — прошептала Тень. — Они были связаны её заклятьем-проклятьем. Так почему же?..
Ответ лежал впереди, укрытый новой пеленой зеленовато-жёлтого тумана самоистязания. И Тень бросилась в него, как в водопад. Вниз головой. Безумие открылось перед ней жуткой пастью водоворота и сомкнулось за спиной.
«Это не я виновата. Это Ты. Ты отрёкся от меня, и теперь даже в мыслях я не назову тебя с заглавной буквы. Я была любовь. К своим детям. К своему сыну. И ты был любовь для меня. Я стала ненависть. К своим детям оттого, что они творили. К своему сыну оттого, чем он стал. И от тебя я слышу лишь молчание. Значит, пусть будет ненависть! Пусть ты и все прочие познают, что было уготовано древлянам в пучине моей ярости и моего гнева. Я найду учителя! Я найду того, кто поведёт меня дальше. Я пойду вперёд. Я буду ждать. Все ответят предо Мною. И Мой сын, и те, кто оборвёт нить его жизни. В этом мире нет невинных. И если ты забыл об этом, то Я — нет!»
Связь матери и сына разорвалась с глухим гулом, напомнившим тусклый звон на Рубеже. Тень содрогнулась от ярости и безумия последней услышанной мысли этой несчастной. Последним эхом чужой памяти прогремело имя «Сен-Жермен»… и угасло. Стройная печальная женщина в потускневшем пурпурном платье сидела на границе Эш-сюр-Альзетт и Одэн-ле-Тиш и медленно пыталась прийти в себя. След той, что когда-то была Серебряной Княгиней, а теперь превратилась в орудие мщения за собственную ошибку, уводил на юг. Во Францию.