ГЛАВА ПЯТАЯ Кэсси

Через пятнадцать минут, когда я залила жидкую смесь в ёмкость для маминого питания и доделала всё так, как любит Дэймон, он, наконец, выпустил меня из дома.

Сразу же после маминой аварии он забрал у меня все ключи, и теперь я провожу дни либо выставленной за дверь, либо взаперти. То, что ключи у него, означает, что я не могу уйти с работы пораньше и вернуться домой в середине дня, до того, как он закончит свою смену. Как-то я пару раз такое проделала, и теперь он устроил из дома бункер, типа Форт Нокс [2]. И прежде, чем вы начнете бросать удивленные взгляды и считать на пальцах, да, вы всё верно поняли: я двадцатипятилетняя женщина, которая распоряжается своей жизнью не больше, чем какой-нибудь подросток.

Неудивительно, что я провожу дни в мечтах о том, как бы поскорей прикончить свою семью и свалить из города.

— Можешь попозже отвести меня в магазин? – спрашиваю я Дэймона, пока мы проезжаем с ним по мосту, па-бам, па-бам, мимо блестящего, замененного после аварии куска ограждения и подруливаем ко входу в гриль-бар «У Даны».

По иронии судьбы, я работаю в том же месте, где произошел несчастный случай. И вынуждена переживать это заново всякий раз, когда мне “посчастливится” посмотреть в окно и бросить взгляд на шоссе.

Дэймон закатывает глаза.

— Посмотрим.

Моя душа свинцовым грузом уходит в пятки. «Посмотрим» в большинстве случаев означает «нет».

— Мне нужно купить индейку, — твёрдо говорю я.

Он останавливается на парковке и поворачивается ко мне; я краем глаза вижу, как сияет его звезда шерифа. И как он только добивается такого идеального блеска, ума не приложу. Удивительно, что он не заставил меня полировать эту хрень. Она сверкает, как чертов Оскар. Атрибут власти. «Я держу этот город в кулаке». И он чертовски хорошо с этим справляется.

— Я думал, ты купила индейку вчера вечером.

Я качаю головой.

— Я забыла.

Он делает глубокий вдох и выдыхает. Он в бешенстве. Я вижу, как он обхватывает ладонями черный руль и сильно его сжимает. От холода костяшки его пальцев становятся розовато-красными, а не белыми, как я ожидала.

— Вчера вечером ты забыла, потому что начала пить еще в полдень.

— Вчера у меня рано закончилась смена. Что мне было делать?

Я тут же жалею, что соврала про индейку. Добром это не кончится.

— Что тебе было делать? — повторяет он. — Хм, давай-ка подумаем. Может быть, купить еды на День Благодарения, чтобы не умереть с голоду? К нам приедут гости.

Я фыркаю.

— К нам приедет твой придурочный брат.

Дэймон хмурится.

— Знаешь, помимо меня, он — твоя единственная семья.

Брат Дэймона — конченный псих.

— Он мне не семья, — отвечаю я и чуть не добавляю: «Как и ты».

Он долго на меня смотрит.

— Иногда я не знаю, что с тобой делать, — наконец, произносит он.

— Сам и покупай свою грёбаную еду, если так сильно этого хочешь, — отвечаю я, глядя на входные двери закусочной.

— Ты действительно хочешь об этом спорить, Кассандра?

— Да, — произношу я.

Он назвал меня Кассандрой. Блядь. Надо было вчера сходить в магазин.

— Прости, что? — рявкает он и прикладывает руку к уху. — Я не расслышал.

— Да, — на этот раз более решительно говорю я.

— Ты неблагодарная сучка, — злобно говорит он.

— Иди на хрен, — огрызаюсь я.

Не дожидаясь, когда Дэймон запрёт меня в машине, я быстро открываю дверь и выскальзываю наружу.

— Я с тобой не закончил, — говорит Дэймон, грозя мне из машины пальцем.

— Езжай, спаси с дерева котенка, или чем вы, деревенские копы, там обычно занимаетесь, — отвечаю я, со всей силы хлопнув дверью.

Перекинув рюкзак через одно плечо, я гляжу, как удаляется машина Дэймона, становясь все меньше и меньше, пока и вовсе не скрывается из виду. Я бросаю взгляд на полицейский участок, который расположен в том же ряду зданий, что и закусочная, и задумываюсь, куда это он отправился, если не туда.

И что она вообще в нем нашла? А, ну да. Лицо. Глаза. Парень — мечта. Пока не поживёшь с ним и не поймешь, что застряла с жалким ублюдком. Спасибо, мама.

Я глубоко вдыхаю зимний воздух, и холод обжигает мне легкие. Это приятно. На входе в закусочную, я вдруг вижу знакомое лицо, глядящее на меня из дерьмовой «Хонды», что стоит в трех парковочных местах от того ряда, с которого только что уехал Дэймон.

Я не знаю, убегать мне или улыбаться, поэтому не делаю ни того, ни другого. Прежде чем совсем разнервничаюсь и унесусь в противоположном направлении, я направляюсь к машине.

Тот, кто на меня смотрел, по-прежнему не сводит с меня глаз, но выражение этих глаз меняется. Дистанцируется. Думаю, он не ожидал, что я все-таки подойду к его машине.

— Пайк, — говорю я. — Ты все еще здесь живешь?

Это Пайк, младший брат Лео. Из-за того, что между днями их рождения прошло очень мало времени — а точнее, десять с половиной месяцев — мать называла Лео и Пайка ирландскими близнецами. В былые времена их мама не тратила времени попусту. Она выросла в Ган-Крике и после того, как к шестнадцати годам родила Лео, заимела еще полдюжины детей. В один прекрасный день она, весьма вероятно, умрет у себя в двойном трейлере, когда, наконец, так обкурится, что взорвет своё жилище ко всем чертям. Большинство ее взрослых детей разлетелись картечью, как можно дальше от Ган-Крика. Те, что помладше, насколько я знаю, все еще живут с ней. Должно быть, эта женщина начала рожать детей лет тридцать назад, когда у нее появился Лео, но на этом, конечно, не остановилась.

Пайк смахивает с глаз длинную челку. Он — бледная, готическая версия Лео. Они как день и ночь, но, вне всякого сомнения, братья.

— Нет. Я недавно переехал в Рино. Просто работаю.

А. Он торгует наркотиками. Замечаю на пассажирском сиденье потрепанный найковский рюкзак. Велика вероятность, что в нем полно дури. Я его не осуждаю. Это всё, конечно, его мама. Она достойна сожаления. Все эти дети, о которых она никогда не могла позаботиться. А что Пайк? Он просто делает всё возможное, чтобы выжить. Когда начинаешь жизнь в таком месте, как это, твои варианты очень ограничены.

— Есть новости от Лео?

Когда я выдавливаю из себя эти слова, у меня сжимается горло. Произнося его имя, оно почти болит. Лео. Это имя, которое и впрямь требует от тебя определенных усилий. Оно не такое простое, как Пайк или Кэсси. С Лео нужно задействовать язык, зубы, губы, щеки.

Пайк ерзает на сидении, и я замечаю, что он одет совсем не по погоде. То есть, совершенно. На нём свободно болтающиеся на его тощих бедрах джинсы, футболка (в такой-то мороз?) и тонкая хлопковая толстовка на молнии, какую обычно носят прохладным летним вечером.

— Пайк, тебе не холодно? Боже. На улице просто колотун.

Пайк оглядывает меня с ног до головы из-под своей черной чёлки и снова откидывает ее с лица.

«Да отрежь ты эту хреновину», — так и хочется сказать мне.

Но я этого не говорю. Ему хочется быть седьмым участником группы «Panic! At the Disco», и я вряд ли смогу его остановить.

— Шериф не велел мне разговаривать с тобой о Лео, — бормочет Пайк куда-то мне в живот.

Мне в грудь вонзается что-то острое и зарывается вглубь. У меня такое чувство, будто из легких высосали весь воздух.

— Что? Что ты имеешь в виду?

Лицо Пайка принимает страдальческое выражение.

— Неважно, Кэсси, мне нужно ехать. Меня ждёт мать.

— О, ну, ты ведь не хочешь испытывать терпение своей мамы, не так ли?

Он тянется, чтобы поднять окно, но я хватаю его за рукав. Он смотрит на мою руку, словно на какого-нибудь таракана, я затем раздражённо стряхивает ее со своего плеча.

— Думаешь, ты одна пострадала от того, что произошло? — шипит он. — Кэсси, Лео — единственный в нашей семье, у кого была долбанная работа. Единственный, кто контролировал свою жизнь. Поэтому да, мама ждет, когда я принесу ей гребаные продукты для ее гребаных детей, потому что она потратила все свои деньги на наркоту. Приятно было повидаться.

Я чувствую, как от моего лица отливает вся кровь.

— Прости..., — начинаю я, но он не даёт мне договорить.

— Если я не достану денег, ей на следующей неделе отключат электричество. Так что, раз не хочешь мне заплатить, чтобы я позвонил Лео и спросил, как у него дела, не мешай мне.