ГЛАВА ПЯТЬДЕСЯТ ШЕСТАЯ Дэймон

Убивает не голод.

А жажда.

Жажда сводит с ума, но я и так уже не в себе. Я давным-давно смирился со своим безумием. Давным-давно понял, что никогда не должен был существовать.

Я так долго торчу на этом чердаке, в этом ящике, что у меня просто нет слов, чтобы определить время моего пребывания здесь. Я знаю, когда Лео не бывает дома, потому что именно тогда Кэсси поднимается сюда. Именно тогда мы с ней и разговариваем. Ну и еще кое-что.

А потом этот любопытный засранец меня здесь нашел. Бьюсь об заклад, что когда Лео обнаружил меня в ящике, словно какой-то труп, это был самый большой сюрприз за всю его грёбаную жизнь. Я не видел себя в зеркале, но знаю, что ужасно выгляжу. От меня остались кожа да кости, я не брился должно быть уже кучу месяцев. И я сумасшедший. Конченный псих. У меня бывают моменты просветления, но это гораздо хуже. В такие минуты на меня накатывает вся моя боль. Уж лучше сумасшествие.

Из-за чердачной двери до меня доносились их приглушенные голоса, я слышал, как они разговаривали. Он злился. Она кричала. Через несколько часов прямо за дверью раздался рёв дрели. До меня дошло, что он меняет замок. Он меня запирает. Чтобы не впускать ее ко мне.

На какой-то миг меня охватывает паника, но я и так здесь несколько дней без еды, и уже слишком далеко зашел. После этого до меня доносятся лишь гортанные боевые крики несущейся вниз женщины, интенсивность и громкость которых нарастает на протяжении всей долгой темной ночи. Я плачу, но слез нет.

Я думаю о кричащей внизу девушке с соломенными волосами и зелеными глазами, и мне жаль, что я не родился для нее другим человеком. Я любил ее. И всё ещё люблю. И от этой мысли я обретаю покой, чувствуя, как погружаюсь в темноту, знакомую лишь лежащему в ящике мальчику, который потирал пальцами потрескавшиеся доски и повторял песню, что пела по вечерам его мать. Сейчас у меня нет сил петь, нет сил даже плакать нормальными слезами, но это ничего, потому что в голове я все еще слышу голос своей матери. Вижу, как она стоит вдалеке, протягивая мне большой стакан воды, и бегу к ней. Это снова мой десятый День рождения, и на этот раз я проявляю твердость, я не сажусь в фургон вслед за Рэем, а со всех ног бегу к своей маме. И приблизившись к ней, я вижу, как она прекрасна, вижу, что стакан воды превратился в пакет молока, но на нем нет ничьей фотографии, потому что это рай, и здесь никого не заманивают в фургоны, чтобы отправить на небеса, а на пакетах с молоком не печатают лица пропавших детей. Я пью молоко из пакета, и оно вкуснее всего, что я когда-либо пробовал. Мать смотрит на меня с улыбкой, протягивая мне кусок разноцветного именинного торта, и все отлично.

— Убивает не голод, — говорил мне Стивен Рэндольф.

А жажда.