— Надеюсь, он найдет свою любовь, — мечтательно говорит она. — Такую, как у нас с тобой.

Я улыбаюсь и, кивнув, целую ее в прохладный лоб. Надеюсь, что Пайк никогда не найдет такую любовь, как у нас с Кэсси. Надеюсь, он найдет нормальную любовь, а не такую, которая вынуждает тебя делать то, что тебе даже не снилось.

— Ты грустишь? — спрашивает Кэсси.

— По брату или по моей машине? — шучу я, но при мысли об этом у меня щемит сердце.

Я не грущу, но несу в себе эту грусть; грусть Дженнифер, Карен, моей сестры и моих братьев; грусть моей матери и того, что никому, ни одному из них, не дали даже шанса. Я несу в себе грусть Кэсси. Ее матери. Всех этих людей, которых мне безумно жаль, и если я думаю об их грусти слишком долго, то начинаю в ней тонуть.

Я беру из рук Кэсси спящую Грейс и несу ее на крыльцо. Вместе с ней мы качаемся в старом кресле, и я отрешенно смотрю на ее лицо, изо всех сил стараясь ее полюбить. Она ведь моя дочь. Как бы там ни было. Я буду её любить. Я должен.

Через какое-то время после того, как Пайк давно уехал, а Грейс, напившись грудного молока, отключилась в своей кроватке, Кэсси приходит ко мне в спальню. Я лежу после душа голый, не считая тонкой простыни, которой укрылся, пока читал.

— Это полный пиздец, — говорю я, приподняв книгу «Там, где живут чудовища», которую Кэсси читала Грейс. – В ней говорится о мальчике, который убегает к чудовищам, потому что мать его не накормила? И эти чудовища так сильно его любят, что готовы скорее съесть его, чем отпустить? [10]

Рассмеявшись, Кесси забирает у меня из рук книгу и кладёт ее на тумбочку.

— Это всего лишь книга, — говорит она, забираясь мне на колени. — Кроме того, это классика.

Я вскидываю брови.

— В самом деле? Она старая и воняет мокрой псиной.

— Мистер Бентли, — произносит она, положив руку мне на горло. — Сейчас мне не хочется говорить о детских книжках. Мне хочется поговорить о том, что находится под этой простынёй.

— Для вас всё, что угодно, миссис Бентли, — говорю я и, откинув простыню в сторону, прижимаю Кэсси к своему члену.

Я готов для нее, а она для меня, мне даже не приходится бороться с ее трусиками, потому что под ее летним платьем их нет. Когда я вхожу в нее, из нее вырывается слабый вздох, похожий на счастье, и она начинает на мне двигаться. Я должен быть с ней нежен. Она родила меньше трех месяцев назад, а сейчас носит моего сына. Некоторые девушки любят грубость, но я не могу быть грубым со своей беременной женой. Зарывшись пальцами ей в волосы, я притягиваю к себе ее лицо. Я закрываю глаза и целую ее; на вкус она как клубничный йогурт и летний дождь. На вкус она как все то, чего, как я думал, у меня уже никогда не будет.

«Твоя жена опасная женщина», — не дают мне покоя слова Пайка.

Может моя жена и опасная женщина, но я все равно ее люблю. Она во всём этом не виновата, нет. По крайней мере, это я твержу себе, когда Кэсси берет мои руки и кладет их себе на талию. Пока мои глаза были закрыты, ее платье куда-то исчезло, и теперь она неотрывно смотрит на меня. Я стискиваю ей бедра, ее налитые молоком груди прижимаются к моей обнаженной груди. Большими пальцами я нахожу у нее на животе еле заметную округлость новой жизни, и удивляюсь, как ее вообще можно было назвать опасной. А потом вспоминаю зарытые у нас во дворе трупы и снова закрываю глаза.