Этот город высосет из тебя всю жизнь.

Я переодеваю Ханну в какие-то свои теплые вещи, даю ей толстую зимнюю куртку и спортивные штаны со шнурком, которым она может подвязать свой выпячивающий живот. Мне придется съездить в благотворительный магазин в Тонопе и купить ей новые вещи, чтобы она не ходила всё время, придерживая штаны. В смысле, она, конечно, уже беременна, и не сможет снова залететь, но все же. Я теперь ни о чем другом и думать не могу. Она родит ребенка. Я даже не знаю, чем это грозит. Разве государство позволит ей его оставить? В смысле, у нее личное дело толщиной с мой кулак. Как и у нас всех. Интересно, мама не водила ее к врачу из опасений, что они заберут Ханну и ребенка?

Зная мою маму, скорее всего, просто потому, что она ленивая сука.

У меня в комнате плохо работает обогрев, поэтому я отвожу Ханну обратно в мамин трейлер. Держась за руки, мы идем по снегу, пронзительный ветер обжигает мне щеки. Приближаясь к трейлеру, я замечаю дом Кэсси. Я намеренно избегал смотреть в ту сторону, но Ханна меня отвлекла, и я сам не понял, как замер и уставился на ее дом. Если бы у меня был бинокль, я бы смог заглянуть прямо на кухню Кэсси. К ней в спальню. В былые времена она писала мне сообщения и прикрепляла их к своему окну.

— Я скучаю по Кэсси, — говорит Ханна, дергая меня за руку. — Теперь, когда ты дома, можно нам ее навестить?

Я, скрипя зубами, пытаюсь придумать подходящий ответ.

— Лео?

— Нет, — говорю я, снова переходя на быстрый темп и практически волоча Ханну за собой. — Мы с Кэсси больше не друзья.

Трейлер такой же, каким я его помню, только меньше. Он кажется мне совсем крошечным, вне всяких сомнений, из-за того что в мое отсутствие наша семья заметно увеличилась. Мама восседает на порванном кожаном диване, словно какая-то королевская особа на троне, курит сигарету и сосредоточенно смотрит телевизор. У ее ног играют в Лего два моих новых младших брата, о которых мне, видимо, забыли рассказать. Им максимум по два или три года, и это самые тихие дети, каких я когда-либо видел. Пайк уже рассказал мне, что тройняшки — Мэтти, Ричи и Бо, которые на момент, когда я попал в тюрьму, ещё не учились в начальной школе, теперь живут в Рино со своей бабушкой по отцу, потому что моя мать почти целый год не могла определить их в школу. Я смотрю на этих новых малышей и невольно задумываюсь, а не давала ли она им Найквил, чтобы их успокоить. Именно так поступала наша поехавшая мамаша, когда мы с Пайком сходили зимой с ума от постоянного сидения в трейлере. Чтобы мы не шумели, она давала каждому из нас по дозе лекарства, а затем принималась за своё «лекарство».

— Мама.

— О, привет, — говорит она, на секунду оторвав взгляд от телевизора. — Добро пожаловать домой. Тебе выдали денежное пособие?

Я, усмехнувшись, качаю головой. Это рекорд, даже для нее. Обычно, прежде чем попросить денег, она пыталась как-то меня умаслить.

— Привет, мам, — отвечаю я. — Я тоже по тебе скучал.

Она закатывает глаза.

— Не надо так. Мне нужно купить еды для мальчиков.

— Что с Ханной? — спрашиваю я, проигнорировав ее вопрос.

Она пожимает плечами, выдувая сигаретный дым поверх голов моих безмолвно играющих братьев. Она старше, чем я помню. Ее губы стали тоньше, в уголках глаз появилось больше морщинок. Ей всего сорок, а она выглядит на все шестьдесят.

— Мама, — говорю я, на этот раз более решительно. — Ханна беременна.

Она смотрит на меня так, словно я тупой болван.

— Да ладно.

«Саркастичная стерва».

— Ей четырнадцать лет.

— Я знаю.

Ханна отходит от меня, направляясь к лежащему на полу Лего.

— Эй, — говорю я, легонько потянув ее назад. — Сначала сходи в душ.

На этот раз она не спорит. Через пару минут до меня уже доносится шум воды, и Ханна начинает петь песню из «Холодного сердца».

Я неподвижно стою у телевизора. Пристально смотрю на маму, представляя, как у меня из глаз вылетают лазерные лучи и прожигают у нее в лице дыры. Во мне кипит гнев. Когда я злюсь, то всегда вспоминаю тот соус для пасты, который делал когда-то вместе с бабушкой. До полной готовности ему нужно было кипеть несколько часов. Вот так и с моей яростью. Она долго кипит, а потом всё, я, блядь, готов.

Я подожду. Подожду столько, сколько нужно, пока моя мать не клюнет.

— Что? — произносит она, зажигая новую сигарету.

Старая сгорела до фильтра и отправилась в переполненную кофейную кружку, временно исполняющую роль пепельницы.

— Тебе известно, что она делала в моей комнате?

Она кашляет.

— Прости, малыш, она за десять лет устроила у тебя в комнате беспорядок?

«Саркастичная стерва»

— Восемь лет, — поправляю её я.

Сучка не реагирует.

— Ма, меня не волнует беспорядок, — сквозь зубы цежу я. — Меня волнует то, что я наткнулся на свою четырнадцатилетнюю сестру, которую использовал в качестве игрушки один из твоих бывших парней.

— Ей уже почти пятнадцать, — говорит мама, стряхивая с губы крошку табака. — Когда я тебя родила, мне было шестнадцать.

— Мама! — ору я. — Ей не “почти пятнадцать”! Она умственно отсталая.

Слова «благодаря тебе» хоть и не прозвучали, но логически подразумевались.

Она вне себя вскакивает на ноги.

— Да как ты смеешь! — восклицает она. — Заявляешься сюда спустя столько лет и кричишь на меня! Я вообще-то смотрю свое телешоу!

Вместо ответа я молча выдергиваю из розетки шнур питания телевизора.

— Лео..., — рычит мать.

— Мама, — отвечаю я.

Мне совсем не хотелось возвращаться и расстраивать ее. Но тут возникла Ханна.

— У тебя есть еда? Индейка на День Благодарения?

— Это как сказать, — говорит она. — У тебя есть для меня деньги? Индейка стоит недешево.

Я ухмыляюсь.

— Сколько, по-твоему, составляет единовременное денежное пособие? Его не хватит на то, чтобы накормить индейкой шестерых человек. А точнее, шестерых с половиной.

Ее глаза сужаются до щелочек, и я понимаю, что она мне не верит.

— Дерек, выйдя из тюрьмы, получил двести долларов и билет на автобус в любую точку страны, — произносит она.

Я пожимаю плечами.

— Да, ну, Дерек сидел в Калифорнии, мам. В Неваде не дают двести долларов.

Она стряхивает пепел на пол, переваривая эту информацию.

— Хорошо, сколько? — спрашивает она.

Я качаю головой.

— Я не дам тебе денег, чтобы ты тут же загнала их себе в вену.

Она уже готова разразиться гневной тирадой, как вдруг снаружи раздаётся автомобильный сигнал. Мне знаком этот звук. Два коротких и резких гудка. Это мэр Картер. Биологический отец Ханны, хотя он никогда этого не признает, и уж точно не зайдёт повидаться с дочерью, которая и понятия не имеет, что ее отец мэр города. Мудила грёбаный. Видимо, приехал перепихнуться, перед тем, как вынужденно проводить День Благодарения в обществе своей бедной, ничего не подозревающей жены и шестерых пуделей.

— Какого черта он здесь делает? — спрашиваю я.

Мама оглядывает меня с ног до головы.

— Оставляет мне немного денег, поскольку мой собственный сын не может одолжить мне двадцать долларов.

— Пофиг.

Свирепо глядя на меня, она проходит мимо, мальчики следуют за ней. Они явно не в себе.

— Оставайтесь здесь! — рявкает на них она. — Я вернусь через минуту.

Мальчики возвращаются к своему Лего. Интересно, она просто накачала их наркотиками или к тому же начала бить. Сейчас меня уже ничто не удивит.

Мама натягивает на себя зимнее пальто и закрывает за собой дверь. Проходит несколько секунд, и я слышу, как хлопает дверь автомобиля, а затем раздаётся звук удаляющегося на высокой скорости двигателя.

Какое-то время я стою, уставившись на закрытую дверь и ожидая, когда она зайдёт в трейлер. Я считаю про себя до пяти, как меня учили. Я повторяю это ещё пять раз, но она по-прежнему не возвращается, поэтому я открываю входную дверь и, выйдя на крыльцо, оглядываю двор.

Она уехала. Я вижу, как поднимается в гору, а затем и вовсе исчезает из виду шикарный черный «Таун кар», в котором она укатила.

— Блядь, — тихо бормочу я и, разворачиваясь, иду обратно.

Не прошло и пяти минут, как она смылась. Вот это настоящий рекорд.

— А Дерек сказал, что слово «блядь» нельзя говорить, — произносит Ханна.

Она стоит прямо за мной, и, когда я разворачиваюсь, то чуть не сбиваю ее с ног.