ГЛАВА ДВАДЦАТЬ СЕДЬМАЯ Кэсси

Сон — моё единственное убежище в этой жизни.

Моё утешение.

Если бы я могла спать вечно, я бы так и делала. Это моя единственная возможность погрузиться в беспамятство, с расслабленными конечностями и гудящей головой от любого химического стимулятора, помогающего мне заснуть, от этой уловки, которая больше меня не беспокоит. Не важно, водка это или снотворное, я знаю, что мне всего лишь нужно, чтобы меня что-то подтолкнуло и подарило благодатное освобождение от безжалостного света моих зимних дней.

Никому не под силу меня разбудить. Дэймон пару раз пытался, когда внезапно вышел из строя мамин дыхательный аппарат, и, чтобы его починить, требовалась моя помощь. Я не проснулась. Она все равно выжила. А потом умерла, пока я была на работе. Забавно, как оно всё бывает. Но когда этой ночью ватную пелену моего наркотического сна внезапно пронзает чей-то голос, я вскакиваю в постели, словно объятая огнем.

Ничего подобного. В смысле, я не горю. Хотя чувствую себя именно так. При включенном на полную мощность обогреве я укутана в толстое пуховое одеяло. Мне так жарко, что от пота у меня намокли волосы, и блестит лоб. На чердаке надо мной, что, кто-то ходит?

Я помню, что меня разбудило что-то резкое и громкое, но теперь, открыв глаза и потирая лицо, мне, ну хоть убей, не приходит в голову, что там было такого безотлагательного, от чего я так внезапно проснулась одна в темноте.

Пока это не повторяется снова.

— КЭССИ!

Это Дэймон. Он меня зовёт. Я не помню, чтобы кто-то так истошно выкрикивал мое имя с тех пор, как Лео оказался в колодце с мертвой девушкой.

Мама.

Это моя мать? С ней что-то случилось?

А, нет, точно — она уже умерла.

— КЭССИ! ПОМОГИ!

Голос Дэймона доносится явно сверху. С чердака. Он поранился? Чем он мог пораниться на чердаке? Там нет ничего, кроме призрака моего отца и какого-то старого дерьма, которое я всё собираюсь упаковать и продать или сжечь. Из всей скопившейся наверху груды хлама я бы оставила лишь старые семейные фотографии и свадебное платье моей матери.

От снотворных у меня замедляется мозг. Дэймон зовёт меня уже третий раз, а я всё еще сижу в кровати с запутанными в простынях ногами, и с меня льет пот. Я высвобождаюсь из вороха одеял и чувствую внезапное желание сходить в туалет, но на это нет времени. Я, шаркая ногами, подхожу к своей двери, открываю ее и поднимаюсь по лестнице. Горящий в коридоре свет режет мне глаза. Жмурясь, я иду по ветхим ступенькам, удивляясь, почему они больше не скрипят.

Добравшись до чердака, я вижу, что дверь распахнута, а помещение с низким потолком, где находят свою смерть старые вещи, освещает одинокая лампа.

В нем все совсем не так, как было раньше. Там прибрано; никакого беспорядка, все сложено у одной стены и заботливо разобрано. Я замечаю прозрачные пластиковые коробки с виниловыми пластинками; альбом «Слухи» группы «Флитвуд Мэк» прижимается к боковой стороне ближайшего контейнера, словно умоляя, чтобы его выпустили.

Обычно витающий на чердаке дух пыли и плесени исчез и сменился едким металлическим запахом, от которого меня мутит.

На самом верху горки аккуратно расставленных контейнеров лежит коробка в форме сердца со свадебным платьем моей матери. Ее первый наряд, который она надела, когда выходила замуж за моего отца.

В стороне от окна — большой сосновый ящик с открытой крышкой. Он был сделан для хранения заготовок, но по своей форме и размерам жутко напоминает гроб. Надо мной возвышается толстая деревянная балка, на которой когда-то повесился мой отец.

Рядом с сосновым ящиком на коленях стоит Дэймон, его ладони в крови.

А перед Дэймоном происходит кошмар, который я ещё не могу в полной мере осознать.

— Она умирает, — задыхаясь, произносит Дэймон.

Его голубые глаза воспалённые и совершенно безумные, он весь в ее крови. Я открываю рот в попытке что-нибудь сказать, но не могу вымолвить ни слова, поэтому так и стою с потрясенно отвисшей челюстью, пытаясь сморгнуть вид открывшейся передо мной кровавой бани.

Я гляжу на мертвую девушку, которую укачивает в своих объятьях Дэймон, и тут всё встаёт на свои места. Я встречаюсь с ней взглядом, она всё же не мертва, только умирает. Ее глаза умоляют меня о помощи; глаза, которые я уже видела раньше. Она — точная копия своего старшего брата, вплоть до формы губ, ровных белых зубов, цвета глаз.

— Дженнифер, — задыхаясь, произношу я.

И снова бросаю взгляд на Дэймона.

— Что ты наделал?