Часом позже я достаю из холодильника бутылку пива, сминая в руке стаканчик. Я делаю большой глоток, наконец-то ощущая себя расслабленным после душа. Телефон издает звук, оповещая, что меня ожидают несколько непрочитанных сообщений.

Одно от моей мамы, но я его игнорирую. Если бы она на самом деле хотела поговорить со мной, она бы позвонила. Второе сообщение напоминает мне о следующей встрече с Льюисом. Я быстро его удаляю. Последнее от Стикса, он снова спрашивает, не хочу ли я пойти сегодня вечером вместе с ним в клуб.

Мне придется ответить, иначе он не отстанет.

Стикс один из нескольких моих приятелей не из моей бригады. Друг со времен школы — тогда он был слишком высоким и слишком тощим, чтобы его называли как-то иначе. И еще мы вместе играли в лакросс в университете. Но для тех, кто знакомится с ним только сейчас, он Клейтон. Я практически уже пишу ему свой обычный ответ, когда телефон начинает звонить, а на экране появляется его имя.

— Придурок, — говорит он еще до того, как я успеваю ответить. — «Пылающие Огни», сегодня вечером. И да, говоря с тобой, я вижу иронию в названии клуба.

Если бы кто-нибудь другой, а не Стикс, открыл свой рот и сказал мне сейчас что-то подобное, скорее всего у нас были бы проблемы. Но поскольку он не думает дважды, когда говорит мне такие слова, после несчастного случая наши отношения не изменились. Когда я рядом с ним, я чувствую себя прежним. Я могу почувствовать себя… нормальным.

Но недостаточно нормальным, чтобы идти в клуб.

— Ответ отрицательный, — отвечаю я, потягивая пиво из бутылки.

— Ты можешь просто уже выбраться наружу? Никто не будет обращать внимание на шрамы твоей нежной задницы, как только увидят твою мерзкую рожу.

Мои губы сжимаются, появляется намек на улыбку, но это все равно не меняет моего решения.

— Я так не думаю, — говорю я ему. — Сегодня вечером я тусуюсь с Максом.

— Ты не думаешь, что пора уже поиграть с настоящей киской, а не отсиживаться дома вместе с котом? — При упоминании о Максе я заглядываю за угол из кухни и нахожу его, растянувшимся на диване со свисающими лапами.

— Отсутствие у тебя интереса рушит всю мою игру. Без напарника я работаю не так хорошо.

Я вспоминаю несколько сумасшедших ночей, которые были у нас со Стиксом. Если моего лица было недостаточно, чтобы привлечь внимание девушки, то тот факт, что я пожарный, все восполнял. Ничто так не привлекает девушку, как мысль о том, что мужчина закидывает ее на свое плечо. Я любил внимание, которое мне дарили женщины — а они любили внимание, которое я дарил им. Это одна из причин, почему я никогда не думал остепениться. И зачем бы мне было это нужно? У меня было слишком много возможностей, чтобы практиковаться, касаться, пробовать.

Но эти воспоминания омрачились, когда я в первый и единственный раз после несчастного случая выбрался потусоваться. На меня пялились с сочувствующими взглядами. Та ночь оставила меня ни с чем, кроме боли в животе. Я стал выставочным экспонатом. Уродливой демонстрацией, которая не может затеряться среди моря привлекательных людей. Мимолетные взгляды, тыкающие пальцы. Может, они думали, что я не замечу этого из-за приглушенного света в клубе, но я замечал. Я чувствовал взгляды, слышал вопросы, которые они хотели бы задать мне.

Что с тобой произошло?

Это можно вылечить?

Так ты теперь будешь выглядеть всегда?

Девушки? Забудьте о них.

Полагаю, я должен винить их за это. Если тусклый свет клуба не может скрыть то, каким я стал, то утренний свет уж точно не поможет в этом.

— Ты не нуждаешься во мне, — коротко отвечаю я. Мы со Стиксом близки, но я прочертил линию, отделяющую меня от признания того, как я себя ощущаю, и что уверенности у меня, как у малолетней девчонки. — Пригласи Роба! — предлагаю я.

Роб — коллега Стикса, и всегда слишком рад присоединиться к нему.

— Ты серьезно собираешься отпустить меня с Робом на всю ночь? Он не сможет подцепить телочку, если только не предложит ей подарочную карту «Тиффани», — говорит он с мольбой в голосе.

— Извини, мужик. На этот вечер у меня планы.

Я осматриваю свои апартаменты: фотографии в рамках со мной прежним, сброшенные в угол рабочие снаряжения, ни разу нетронутые за последние месяцы. Ничто из всех этих вещей не отражает мою сегодняшнюю жизнь. Мой взгляд перемещается на Макса, который пялится на меня, будто недоволен тем, что я вторгаюсь на его территорию. Я всматриваюсь в него, напоминая ему, что это мой дом и я могу находиться здесь в любое время, когда захочу.

— Ты гребаный отстой, ты знаешь это, да?

— Знаю, — отвечаю я, падая на диван. Макс шипит.

— Пошел ты, — говорит Стикс, но заканчивает наш разговор так, как делает это всегда. — Позвоню тебе завтра, тупица.

Я кладу телефон рядом с собой и хватаю пульт, переключая каналы, пока что-нибудь, что угодно, не привлечет мое внимание и не отвлечет от воспоминаний о том, какой моя жизнь была раньше. И, надеюсь, сдержит меня от излишних напоминаний о том, чем сейчас является эта самая жизнь.

На следующей неделе, когда я прихожу на физиотерапию, Гас сидит в одиночестве в приемной. Его куртка и маленькая спортивная сумка лежат на полу рядом с ним. Сегодня я хорошо его рассматриваю и вижу все, что упустил на прошлой неделе.

Не считая очевидных ожогов на руках и шее, его лицо практически невредимо, за исключением шва у линии роста волос, где волосы скоро начнут отрастать — если вообще начнут. Но в остальном все не так плохо: темно каштановые, почти черные, немного кудрявые волосы практически полностью скрывают пострадавшие районы кожи. Но они не скрывают руки. Они навсегда останутся отмеченными. Так же, как и моя шея и плечи.

Я осматриваю приемную, и она пуста, за исключением средства для очистки стекол, которое стоит на столе. На мгновенье я задумываюсь, почему Гас здесь один — без Льюиса или своих родителей. Разве не должен кто-то присматривать за ним? Что, если ему понадобится сходить в уборную или еще что? Я занимаю место через одно сиденье от него и расстегиваю сумку, перебирая свою одежду для тренировок и некоторые мази, которыми я должен воспользоваться до того, как начнется моя тренировка.

— Привет, — слышу я доносящийся сверху голос. Я поднимаю взгляд, но в остальном остаюсь неподвижным.

Он отодвигает стулья один за другим, пока ставит свой стул прямо напротив меня. Я еще раз оглядываю помещение, вдруг я не расслышал, может, он говорит не со мной. Но то, как он пялится на меня, ясно указывает на то, что и обращается он ко мне.

— Привет, — отвечаю я осторожно.

— Я Гас, — представляется он.

Я сажусь ровно, не уверенный, что на это ответить, и должен ли вообще что-то говорить. Учили ли этого парнишку, что не следует разговаривать с незнакомцами?

— А ты Адам, — продолжает он.

Я слегка хмурю брови. Откуда этот парень знает мое имя?

— Да, это я, — говорю я, ощущая дискомфорт, поднимающийся вверх по моему позвоночнику. — Ты здесь один?

Он качает головой.

— Моя мама здесь. — Он кивает в сторону закрытой двери кабинета Льюиса в углу приемной.

Я сжимаю губы и один раз киваю. Еще одну долгую минуту он продолжает пялиться на меня, сидя на стуле и качая ногами вперед назад. А затем он вновь открывает рот, готовый снова заговорить. Только в этот раз он не останавливается.

— Она говорит с Льюисом о моих тренировках. И, возможно, о моей операции. У нее тонны вопросов. Примерно тысяча. И один сложнее другого. И если ты не ответишь ей правдиво, она поймет. Как в тот раз, когда я разбил ее чашку для чая. На мелкие осколки. Я сказал ей, что это не я сделал. Но она поняла, что я соврал. Она сказала, что может увидеть это по моим глазам, что бы это ни значило. Мне на неделю запретили смотреть телевизор после школы. Не за то, что разбил чашку, а за ложь. Так что, я надеюсь, Льюис не врет ей. Это отстойно, когда запрещают смотреть телевизор.

Я абсолютно не готов к такой перегрузке от информации, которую этот парнишка вывалил на меня. Все, начиная от вопросов его мамы до запрета смотреть телевизор за разбитую чашку, разрывает мою голову.

— Малыш, — начинаю я, — твоя мама не учила тебя, что нельзя разговаривать с незнакомцами?