Джек Паркер Счастливая змея

Ничего тут нельзя было поделать, мы знали. Дорога впереди нас была темна; то и дело налетал на нас сноп света, возвещавший приближение автомобиля. Едва лучи вырывали нас из темноты, машина круто брала вбок, потом уносилась прочь, оставив нас позади.

— Как же нам быть теперь? — обратился ко мне Томми. — Идти пешком до Монровилля слишком далеко; парень, которого мы повстречали недавно, сказал, что туда добрых двадцать миль. Похоже, что нам придется брести всю ночь.

Я не сразу ответил. Июньские ночи всегда ясны и прохладны в Индиане. Я взглянул на небо. Миллионы звезд были в небе; высоко стояла полная, на три четверти, луна. Погода была хороша; ветерок, пахучий, как видно, долетал из соседних фруктовых садов. Но мы были слишком усталы и голодны, чтобы радоваться ему.

— Мне доктор сказал, — ответил я, — что мой желудок требует фруктов, в особенности на сон грядущий. Как ты на этот счет?

Томми усмехнулся:

— Ну что ж!

Забор был низок; оглянувшись, мы перелезли через него. Тут были яблоки, довольно спелые. Томми быстро вскарабкался на дерево — яблоко упало мне на голову.

— Ну, ты!

— Мне показалось, что они твердоваты. Нужно немножко помять их. Подумаешь, великое дело — один отпечаток у тебя на макушке.

— Тише там, торопись!

В ответ пяток яблок полетел в меня. Я нырнул за ними.

Скоро были у нас яблоки, и груши, и сливы; я обнаружил, на счастье, виноград. Мы сидели под деревом на пустой траве и ели, дополняя ужин хлебом, который имели с собой, и глотком воды из фляжки.

Было поздно. Все реже и реже проносились по дороге автомобили. Мы знали — никто не подберет нас ночью. В первый раз за две недели нам не посчастливилось с ночлегом. Мы наловчились здорово и не просили. Неохота нам было просить. Но всегда удавалось нам сделать так, чтобы парень в машине поделился с нами своей закуской или фермер пустил нас спать в сарае, а то и в доме. Мы ночевали даже в полицейских участках, и копы кормили нас завтраком по утрам.

Мы снова двинулись в путь, соображая, где бы заночевать. Это был нелегкий вопрос. Домов вокруг не было. По меньшей мере было девять часов. Собаки всюду спущены; в какой сарай ни ткнешься, все на запоре. Эта часть северной Индианы не слишком густо населена.

— Похоже, что нынче мы будем мять траву вместо сена, — сказал я.

Томми выискивал уже подходящее местечко. Наконец мы нашли такое. Вдоль дороги была канава в два фута глубиной. В двадцати футах был забор фермы. От канавы к забору подымался крутой склон, но под самым забором была площадка, ровная, поросшая высокой густой травой. Отлично. Высокий и сухой забор — изголовье. А если скатимся вниз, мы скатимся в канаву, а не на дорогу. Под колеса не попадем.

Врастяжку на траве, сияв башмаки, заплечные мешки под головами — так мы лежали и болтали, пока не уснули. День был неудачливый; усталые кости размякли на пахучей траве, и сон сморил нас быстро.

Сон пришел, но был он недолгим и не очень приятным. Мне приснилось, что моя мать стоит возле дома, в котором мы жили, и смотрит на кучу вещей, которые выброшены из дома. Она плакала, конечно. Это случилось и в самом деле, прежде чем я пустился бродяжить с Томми; мне потом это часто снилось. С тех пор, как мать и сестренка поселились у дяди Питера, они вечно плакали; я не мог выдержать этого, да и места для меня не хватало. Вот почему я спал сейчас здесь, на траве.

Сон мой прервался сразу. Холодная дрожь пробежала по спине, и сна как не бывало. Томми спал, и лицо его морщилось, будто и ему привиделся дурной сон.

Луна зашла за облако; звезды потускнели; в двух шагах ничего не было видно. Мне стало жутко, как никогда в жизни. Темнота, тишина, неспокойное дыхание Томми — все нагоняло страх.

— Томми!

Он вскочил, как встрепанный.

— Что за…

Почему-то слова застряли у него в горле. С раскрытым ртом, уставившись куда-то через мое плечо, он застыл, не шевелясь.

— Берегись! — шепнул он.

Я обернулся.

Почему-то я не нашел ничего лучше, как рассмеяться, и рассмеялся, потому что в двух футах от меня, как раз за моей спиной, была змея. Змея вообще — плохая причина для смеха. Но эта змея выглядела, в точности как большой вопросительный знак. Она стояла на том, что у всякого другого существа называлось бы хвостом. Змея-то, по-моему, вся — один хвост. Ее тело почти вертикально, прямо стояло в воздухе. Голова с двумя маленькими злыми глазками изогнута была полукругом.

Смех нисколько не потревожил змею, но он заставил Томми очнуться от страха.

— Тьфу! — плюнул он на змею.

Она исчезла. Мы сразу вскочили.

— Пойдем, это поганое место. Я нисколько не хочу больше спать.

Томми взглянул на меня с усмешкой.

— Я тоже.

Снова мы на дороге. Автомобилей не видно. Ночь — черней погреба. Гудрон дороги — вот все освещение.

— Пожалуй, — сказал Томми, прошагав немного, — пожалуй, я зря так непочтительно обошелся со змеей.

— Почему так?

— Видишь ли, вот почему. Может быть, она приползла, чтобы нам что-нибудь рассказать. Нужно было, пожалуй, подождать маленько.

— Да, — ответил я. — Не о том ли хотела она рассказать, где найти нам ночлег?

Томми вздрогнул.

— Я согласен сейчас хоть в аду.

Не один только холод: и недосып, и эта темная, жуткая, липкая ночь — все заставляло нас мечтать о солнечных теплых лучах. Мы шли все вперед и вперед; казалось — часами; на самом деле, вероятно, не больше часа, и тут случилась с нами забавная штука. Мы обязаны были этим змее.

Издалека мы услышали шорох приближающегося автомобиля.

В этот час ночи слышно на страшно большом расстоянии; верно, машина была за сотни метров, когда мы услыхали ее. Громче и громче стрекотал мотор; скоро луч автомобиля догнал нас. Сноп света прыгнул на двух утомленных бродяг с заплечными мешками, и вдруг — о, чудо из чудес! — заскрипели тормоза. Скрипнули еще разок, и машина остановилась впереди нас.

Вдруг — о, чудо из чудес! — заскрипели тормоза.

— Не копы ли это? — прошептал Томми.

Нет, это были не они.

— Что это вы тут делаете, ребята, в три часа ночи? — услышали мы голос.

— Мы лунатики и бродим во сне. И если б вы нас не разбудили, мы бы все продолжали идти и спать.

— Так, я вижу. Знаю, как спят с заплечным мешком. Полезайте сюда, ребята, если хотите. Мне еще две-три сотни миль по пути к Чикаго.

Никогда в жизни не слыхали мы таких чудесных слов. Мы забрались на заднее сиденье. Мешки соскользнули с наших плеч; мягкое сиденье точно вылеплено было специально по нашим телам, и, прежде чем мы успели заметить это, мы крепко спали.

Солнце, о котором мы столько мечтали ночью, разбудило нас, хлынув в окна. На миг мы обалдели. Потом нам вспомнилась ночь. Толчки машины помогли нам очнуться. Человек у руля обернулся, улыбнулся нам и замедлил ход. Он нашел место, где заправить автомобиль.

Томми схватил меня за руку.

— Ты заметил? — шепнул он мне.

— Индеец!

Это действительно был индеец. Ни перьев, ни боевой раскраски, ни пестрых одеял, ни цветной бахромы. Но мы видели, что это индеец. Это был первый индеец, которого мы повстречали.

— Позавтракать хотите?

Он держал в руках сумку. Не дожидаясь ответа, он вытащил несколько бутербродов с кровяной колбасой. Они пахли пирожным для нас, привыкших к сырым фруктам и овощам (когда удавалось достать их). Покончив с бутербродами, мы снова взглянули на нашего друга-индейца. Он принялся болтать, запуская снова машину.

— Ребята, — сказал он, — вы видите, что я индеец, и, верно, диву даетесь, что занесло меня так далеко от дома — от моей резервации[9],—добавил он, улыбнувшись. — Может быть, вам покажется странным, но я здесь очутился по той же причине, что и вы. Нет, можете не объяснять мне, что вас сюда принесло. Я знаю. У вас нет ни дома, ни места, куда приткнуться. И у меня их нет, как нет у миллионов людей.

Мы с Томми взглянули на него с изумлением.

— Я работал всю жизнь. С детства — никогда я не жил в резервации. Я вырос в Буффало. Там я научился класть кирпичи и построил немало хороших домов и зданий. Но это было давно. Много лет уже я не работал на стройках.

Томми сказал:

— Да, я знаю. Мой дядя тоже каменщик.

— Я не знал, что мне делать. Ни работы, ни денег. Мне ничего не осталось, как бродить из города в город, искать работы.