Глава I

Господин Попастратос прибыл в Массауа как раз в то время, когда Раскалла впервые поддался искушению открыть жемчужную раковину.

Так же как и господин Бабелон семнадцать лет назад, господин Попастратос сошел с почтового парохода. У него была высокая коренастая фигура, необычайно подвижное лицо, маленькая бородка и щегольски закрученные усы. Но в отличие от тихого господина Бабелона приезжий прямо на набережной стал ругать своих носильщиков.

Мигом он познакомился со всеми жителями Массауа. Да и сам господин Бабелон — все такой же, как и семнадцать лет назад, — проявил такое любопытство, что, не ожидая, пока приезжий навестит его гостеприимный дом, — что в конце концов непременно бы произошло — оставил свой письменный стол и наргиле с грудой подушек и пришел в гостиницу к господину Попастратосу с визитом, предложив себя к его услугам.

Господин Попастратос, пожав руку господину Бабелону, заявил, что услуг ему не надо, а нужен хороший дом и быстроходный корабль, что он приехал не за дружбой, а за жемчугом и что бескорыстие это признак лицемерия, которое он — почтенный грек — не переносит. Господин Бабелон выразил удовлетворение, что в Массауа теперь будет хоть один добропорядочный человек, и ушел, пряча свое впечатление за синими непроницаемыми стеклами очков.

Через месяц у господина Попастратоса уже был хороший дом, быстроходный корабль и мешочек с жемчужинами. Дом его был частью европейский, а частью восточный, но совсем не так, как дом господина Бабелона, потому что в нем одни помещения были полностью обставлены по-европейски, а другие — по-восточному.

Корабль назывался «Эль- Сейф», что означает «Меч», и был он достойным своего имени. У него были красивые очертания и острый нос, окованный железом и украшенный вырезанной из дерева рукоятью меча; и в этом была вся соль, потому что, когда «Эль-Сейф» плыл по морю, казалось, могучий, изогнутый меч на носу рассекает перед ним волны. Но жемчужин в его мешочке было пока еще немного. И господин Попастратос отправился с визитом в дом господина Бабелона.

После этого визита господин Бабелон решил подкупить одного из его служащих, который представлял ему подробные сведения о всех поступках господина Попастратоса, и, таким образом, он был в курсе всех его торговых дел. Это для него очень ценно, потому что пути «Эль-Сейфа» и господина Попастратоса были неисповедимы, и господин Бабелон справедливо полагал, что лучше, если он будет обо всем информирован. А торговые дела одного скупщика жемчужин всегда интересны для другого. Вторая дюжина жемчужин господина Попастратоса была уже значительно лучшей.

А за третьей он отправился прямо к Али Саиду.

Едва господин Бабелон узнал, что его соперник отправился на Дахлак, он сразу же бросился за ним; его пугала такая целеустремленность.

У господина Бабелона тоже имелось собственное судно, но оно не могло и сравниться с «Эль-Сейфом», хотя бы потому, что было на двадцать лет старше. Оно называлось «Ямиле», т. е. «Красавица», было неуклюжее, не имело на носу острого меча, да и скорость значительно меньше. И поэтому — хотя господин Попастратос прибыл в Джумеле в полдень — господин Бабелон появился там лишь в сумерки. Путем расспросов ему удалось выяснить, что соперник все еще у Саида. Минуту он колебался… наконец, преодолел свою врожденную застенчивость и тоже отправился к Саиду; время было неудобное, но он полагал, что старинные друзья имеют право являться не вовремя.

Он застал господина Попастратоса во внутреннем дворе дома за странным занятием: тот вытаскивал яйцо за яйцом из носа Башира, в то время как брат Саида Азиз захлебывался от смеха, кидая в лицо евнуху:

— О, ты, отец яиц! О, колодец плодородия! Что собираешься выводить ты, детей или цыплят?

Азиз, этот безобразный карлик с рыжими усами, в последнее время часто являлся непрошенным в дом Саида, чтобы даром и досыта напиться кофе мур. Жадность его проявилась в еще более ясном свете, когда господин Попастратос оставил, наконец, Башира в покое и, приблизившись к Азизу, вытащил у него из бороды золотую монету. Снова неприятно захохотал Башир, видя, как Азиз лихорадочно перебирает свою бороду, надеясь найти еще одну монету.

Ничего не найдя, он обратил свой гнев на Башира, но тот спрятался за Саида, который только улыбался. Смеяться Саид не мог; вот уже несколько лет он страдал одышкой, которая его иссушила; он похудел, хищный нос особенно выделялся на его осунувшемся лице, а кожа имела болезненный желтоватый оттенок. Но сейчас он улыбался, с презрением глядя на Азиза.

Смеялись все, даже Абдаллах. Этот отпрыск Саида вырос хилым долговязым юношей с продолговатым злым лицом и с глубоко запавшими глазами, которые делали его похожим на покойника.

В эту минуту всеобщего веселья господин Попастратос понял, что настало его время. Он опустил монету в карман и произнес небрежно и шутливо: — Ты видел, Саид, мои удивительные фокусы. Теперь очередь за тобой: покажи мне свои удивительные жемчужины.

Господин Бабелон заморгал глазами. Поведение Попастратоса граничило с дерзостью и казалось, что величественный Саид одернет пришельца. Но, к его удивлению, Саид не высказал никаких признаков неудовольствия. Он перестал смеяться и взглянул на небо, где виднелась полная луна, белая, как жемчужина, которая заливала двор своими голубоватыми лучами. А потом — к еще большему удивлению господина Бабелона — встал и кивнул Баширу.

— Подождите немного, — сказал он.

Несколько минут длилось ожидание, а господин Бабелон все размышлял, какими чарами околдовал Попастратос Саида, такого неприступного и надменного. Была ли это неприкрытая дерзость, которая обезоружила Саида? Или он смотрел на Попастратоса как на фокусника, шута, которому можно спустить дерзость? Господин Бабелон не знал. Но ему тоже хотелось увидеть сокровища Саида, которые он не видел с тех пор, когда семнадцать лет назад тот показал ему их. А ведь он бывал в Джумеле частым гостем, оказал Саиду немало услуг!

Наконец, возвратился Саид. Но он нес не сосуд из хрусталя, а вышитый шелком мешочек.

— Я вынул их из воды, потому что сейчас полнолуние, — загадочно сказал он.

Башир постелил на полу, в лучах лунного света, кусок черного бархата. Саид высыпал на него кучку жемчужин, ласковым движением руки разровнял ее — и отошел.

— Himmel! О небо! — прошептал господин Попастратос. Он был бледен, словно блеск жемчужин упал на его лицо.

Господин Бабелон молчал. Ему понятно такое волнение. И он был потрясен, когда впервые увидел это чудо. Но тогда был день, и желтые лучи солнца освещали жемчужины, сокровища ночи — и все-таки это было изумительное зрелище. А сейчас ночь, луна светилась, словно большая жемчужина, и сто семнадцать красавиц внизу были словно сто семнадцать маленьких лун. Но они были красивее, чем бледная луна, потому что блеск их все время менялся. Казалось, жемчужины дышат.

Но это только мираж; это дрожал свет вокруг них, над ними… Сто семнадцать крохотных светящихся шариков вспыхивали и гасли, но свет этот был таким слабым, что его с трудом можно обнаружить. Он то исчезал, то снова появлялся.

Было тихо. Господин Попастратос сразу же овладел собой, но что-то еще продолжало волновать его. Он смотрел на черный ковер так же, как и все. Лишь Абдаллах водил глазами по сторонам; он не любил жемчуг; он ничего не любил, как часто говорила его мать Зебиба.

Тишина стояла долго.

— Жемчужины — дети луны, — нарушил тишину Саид, — свет звезды в полнолуние падает на дно моря и иногда попадает в раскрытые уста раковины. И раковина впитывает в себя драгоценные лучи, и из них образуются жемчужины… Вот почему ночью, когда на небе светит полная луна, я вынимаю свои жемчужины из воды, в которой они сохраняются, и показываю их матери.

Он замолк, и снова настала тишина.

Господин Бабелон хорошо знал, что жемчужины это не дети луны. Он знал, что их происхождение более прозаичное: внутрь раковины попадает песчинка… А еще чаще это микроскопический паразит, который проникает внутрь моллюска. Моллюск защищается тем, что обволакивает его слоем перламутра. Так возникает жемчужина…

Но господин Бабелон молчал, потому что поэтическая сказка Саида очень подходила к настроению минуты.