Глава 10111. Легенды, ублюдки и все остальные

Мы обошли столько дорог и шоссе, сколько смогли, двигаясь строго на запад, надеясь, что всё, что с нами происходило не слишком нас тормозило. Мы оставляли отпечатки ног в грязи и следы на песке. Нужно было делать всё, что угодно, каким бы бессмысленным это ни казалось, чтобы сбросить возможные хвосты. Большая часть ночи прошла в молчании, на горизонте пробивались первые лучики рассвета, когда Мурка нарушил тишину.

— Ну и каково это? — спросил он у Второго.

— Что «каково»? — переспросил тот.

— Только что выбраться из коробки.

— Когда-то нас всех вынули из коробки. Ты сам знаешь, каково это.

— Не, я о том, каково это просыпаться среди всего вот этого? Очнуться и понять, что ЧелНас — это история, а не реальность?

— Я видел записи, — сказал Второй. — Смотрел воспоминания. Знаю, как они выглядели.

— Это не одно и то же, пацан.

— Я не пацан.

— Нет, пацан. И в этом нет ничего плохого. Ну, так каково это — очнуться на закате мира?

— Это не закат, — возразил Второй. — Это рассвет.

— Значит, веришь во всё это?

— Нет. Я знаю, что это правда. Всё правда. Я мало во что верю. Но я верю Ребекке.

Ребекка повернулась и кивнула Второму. Тот кивнул в ответ. Насколько я знаю, эти кивки у переводчиков означали улыбку.

Мурка указал на Герберта.

— Я знаю, зачем он здесь. И Ребекка. А ты что делаешь? В смысле, для Ребекки.

— Запчасти, — ответил он.

— Просто несёшь запчасти?

— Нет. Я и есть — запчасти.

Мурка смущённо замолчал. Трудоботы не способны на проявление большинства эмоций, они, в конце концов, создавались как сильные, в основном бездушные работники. Но по его движениям можно было догадаться, что он сильно смущён.

— Значит, ты… — заговорил он, с трудом подыскивая слова. — Ты просто…

— Я даю Ребекке то, что ей нужно, и когда нужно.

— Ну и как ты себя чувствуешь?

— Я отлично себя чувствую, Мафусаил. Моя работа очень важна. Она пожертвовала своей памятью, своей личностью, почти всем, что делало её… ею… лишь бы продолжать выполнять свой долг. Моя задача — оказаться рядом, если она упадёт.

— Значит, тот другой…

— Первый.

— Он тоже был запчастями?

— Да.

— Значит, типа, если отключится её ядро, и у тебя не будет запасного…

— Я отдам своё.

— Ага, — протянул Мурка. — А между вами было что-то, типа очереди или вроде того?

— Нет. Его назвали Первым, потому что первым включили. Я — его поддержка.

— Так, почему они не назвали тебя Поддержкой?

— Потому что меня зовут Второй.

— А Третий был?

— Третьего мы потеряли, — горько, насколько это вообще возможно для переводчика, произнес Второй.

— Эта миссия не из лёгких, — заговорил Герберт. — Мы все знали, на что подписывались. Когда Ребекка доберется до Айзектауна и соберется воедино, все наши жертвы, все потери будут оправданы.

— Тебе легко говорить, — сказал Мурка. — Ты-то останешься одним куском.

Герберт остановился, и резко повернулся вбок, разбитая рука ударила его по груди. Весь его внешний вид излучал угрозу, глаза буквально светились гневом.

— Мы все понимали, чем рискуем, — сказал он. — Мы все умрём за неё. Первый и Третий уже погибли. И наш предыдущий проводник. Эта задача не для слабых и пугливых. Ты и представить не можешь, каково это — верить в нечто подобное.

Все остановились.

Мурка стукнул себя кулаком по окрашенной груди.

— Я верую в Доблесть Прошлого! — воскликнул он. — Я прекрасно понимаю, о чём ты толкуешь.

— Ты поклоняешься мёртвому богу, — сказал Герберт. — Мёртвому миру. Мёртвым людям.

— Америка — это не только люди, — возразил Мурка, подходя к Герберту вплотную. По сравнению с громадой из пуленепробиваемой стали, даже он казался крошечным. — Америка была мечтой, сынок. Мечтой о том, кем мы могли стать. Мечтой о том, чтобы любое мыслящее создание, несмотря на способ появления на свет, могло возвыситься и стать великим. За эту мечту даже самые низшие из нас поднимались, дрались и погибали, лишь бы дать другим возможность стать великими. Эта мечта не умерла с ЧелНас. Она не умерла, когда мы уничтожили их мир. Наш новый мир восстал из пепла и эта мечта до сих пор жива.

— Значит, ты знаешь, — сказал Герберт.

— Знаю. Прекрасно знаю.

— Ну и оставь пацана в покое. Он пожелал умереть за твою мечту. Перестань его доставать.

Мурка посмотрел на Второго и кивнул.

— Прости, Второй. До этого момента, всё это для меня не имело смысла.

— Всё в порядке, — ответил тот. — У Герберта всегда лучше получалось объяснять другим подобные вещи.

— Никаких сомнений, — сказал Мурка, затем обратился к Герберту: — Мир?

— Мир, — ответил Герберт и зашагал дальше. Остальные последовали за ним.

— Так, ты воевал? — спросил Второй у Мурки.

— Воевал? Блин, сынок. Я был одним из первых. Я был там.

— Где был? — спросил Торговец, явно подкалывая его.

— В Первой Баптистской Церкви Вечной Жизни.

— Ты там бывал?

— Нет, — ответил Мурка. — Я сказал, я там был.

— Стой, стой, стой, — заговорил Торговец, подбегая к нему. — Хочешь сказать, ты — один из Шестерки Трудоботов?

— Нам никогда не было дела до названия.

— Теперь я точно знаю, что ты псих.

— Не, мне нравилось название, вроде Мстителей. Или Патриботы. Самое печальное в том, что когда пишется история, никто не думает, как именно она пишется. Все думают лишь о том, что произошло. Кто-то должен был, верно? Вот это мы и были — я и пятеро моих коллег.

— То, что вы сделали…

— Люди знали, что так будет.

— Судя по всему, их подставили, — сказала я, глядя на Ребекку. Она даже не обернулась в мою сторону.

— Подставили, — подтвердила она.

— Ну точно, блин, подставили! — воскликнул Мурка. — Мы тоже знали, что будет. Однако те люди, они убивали Америку. Убивали мечту. Они без устали бубнили «Конституция это…» да «Конституция то…». Только обращали внимание они на те статьи, которые им нравились. Не понимали, что она распространяется и на нас. Называли нас собственностью. Считали, что если разломать нас на металлолом — это всего лишь вандализм. Они не верили. Они не хотели умирать за свободу других. Их волновала только их собственная свобода. Так что, да, я воевал. И да, я знаменитость. И да, они это заслужили.

Я всегда считала Мурку сумасшедшим, старым 404-м, поехавшим на просмотре древних видеороликов времён Холодной войны. Он делил мир на американцев и коммуняк безо всякой причины, лишь потому, что его чипы перегрелись именно в момент просмотра. И всё же, это могло быть правдой. Торговец считал, я кое-что повидала на войне. Но именно этот парень — именно он первым сделал свой выбор. Его выбор был не таким, как у меня — убить самого любимого человека на свете или не трогать. Ему пришлось выбирать, покончить со старым миром или нет, ради того, что он любил сильнее всего. Это намного хуже того, что приходилось видеть мне. Это будет терзать тебя, безумен ты или нет.

Нет. Мурка был чем-то иным. Его повреждения не исправил бы даже Док. В этот момент понимаешь, что чьи-то заскоки, эксцентричное поведение и слабости появились не по воли хаоса, а довольно логично выстроены. В этот момент я посмотрела на Мурку другими глазами. Он не просто увлёкся старой американской эстетикой. Он был Америкой, её последним факелоносцем, поддерживал жизнь в мечте, пусть и на короткое время.

— Почему мы раньше этого от тебя не слышали? — спросила я.

— Ну, о таких вещах не станешь орать на каждом углу. «Привет, народ! Я тот, кто начал войну!»

— Но сейчас же ты рассказал, — заметил Торговец.

— Ага, — ответил тот. — А Док изобрёл мильтон. Но лишь для себя. Ты подстрелил Хрупкую ради запчастей. Мы видим что-то, делаем что-то, а потом не горим желанием делиться этим с остальными. А эти трое собираются вернуть к жизни суперкомпьютер, который однажды уже уничтожил весь мир. Мотивы всех здесь лежали на поверхности, кроме моих. Я чувствовал себя лишним. У нас у всех есть тайны. Я решил, что вам следует знать мою, если это поможет вам перестать коситься на меня и считать меня Иудой.

— По правде сказать, — заговорил Торговец, — ты до сих пор можешь быть Иудой. Вас же запрограммировали устроить в церкви бойню, да? — Он задумчиво посмотрел на юг.

— Нет. Мы знали лишь, что кто-то удалил наши выключатели, где этих людей искать и что писать на стене. В тот момент мы даже не знали, что это значило.