— Я не знаю, как с вами разговаривать, — неожиданно обрезая этим самым «вы» всякую надежду оправдаться, начал Шитов. — Что, на другой планете живете?

Серебров бодливо нагнул голову. Он знал, что словами ему Шитова не убедить. Розовели окна. Вот-вот опустится темнота. Пока не поздно, надо везти Виталия Михайловича в ближайший лес.

— Хотите, я вам чудо покажу? — легкомысленно спросил Серебров с ненатуральной улыбкой на губах.

— Какое еще чудо? — невольно покосился Шитов. Несерьезный этот разговор, веселое лицо Сереброва вызывали у него раздражение. Везде плохо было с заготовкой кормов. Не радоваться следовало, а плакать…

— Подобрал ты людей для Волгограда или даже с этим не можешь справиться? — хмуро спросил Шитов, вставая.

— Можно не отвечать вам тридцать минут? — все так же весело спросил Серебров, ведя Шитова к машине.

Пока ехали, Шитов хмуро смотрел вперед, держа в руках шляпу.

Он был расстроен. Видать, где-то в «Труде» или захудалом совхозе «Сулаевский» вовсе неважно шли дела. И в серебровское чудо он, конечно, не верил, но послушно спустился в мглистый отладок.

— Вот, — сказал Серебров, обводя рукой длинный овраг.

— Что вот? — не понял Шитов.

— Вот трава, много травы, а мы веники рубим, на Юг за соломой собираемся, — облизывая пересохшие от волнения губы, проговорил Серебров. Доказывая Шитову, как много в лесах и низинах травы, он сыпал крахмалевскими выкладками, рассказывал, как они решились платить косцам в три раза больше, чем обычно, и деньги выдавать еженедельно. Пусть Шитов не опасается — все это окупится.

— Даже кандидат наук у нас косит, — похвалился Серебров, показывая Шитову ложок, где сметали они с дядей Митей, Бабиным и горожанами четыре первых стога сена.

Шитов молчал раздумывая.

— Считаешь, что не меньше прошлогоднего возьмете? — спросил он наконец и закурил, осветив лицо розовым огнем сигареты.

— Крахмалев говорит, что возьмем, — укрылся Серебров за авторитетом главного агронома.

— Неплохо. Пожалуй, неплохо, — раздумчиво проговорил Шитов. — Ну-ка, свози еще в Лум…

Дни и ночи слились в ощущении Сереброва в единый беспокойный, напряженный кусок жизни. Он не мог сказать, когда что было, потому что ложился спать всего часа на два, а потом ехал по участкам, чтоб увидеть, как идет работа, что ей мешает, где чего недостает.

Шитов дня через два, найдя Сереброва, бодрым голосом сказал:

— Слушай, тут тебя усовершенствовали. Вот Чувашов хочет каждый день заработок косцам выплачивать. Тогда ведь и те, у кого есть два-три свободных дня, тоже косить поедут. Как, а?

— Мы тоже на ежедневную перейдем, — схватился за это новшество Серебров.

Именно в дни сенокоса пришли к нему уверенность и твердость. Но, отравляя его бодрое настроение, явилась вдруг вовсе ненужная забота. Напомнил о себе Виктор Павлович Макаев. Как всегда, доверительно, полушутливо проворковал он Сереброву по телефону, что начался строительный сезон и что ставит он свою дачку-развалюшку, а дело не клеится. Обещал Григорий Федорович послать ему на помощь того старичка, который катал их на лошади, а старичка нет.

Серебров знал, что Маркелов в благодарность за материалы, которые шли по распоряжению Виктора Павловича с завода, отправил Макаеву новенький сруб, проведенный через бухгалтерию как дом, предназначенный к сносу на дрова.

Дядю Митю отпускать в Крутенку не хотелось. Этот непоседливый, живой старик позарез нужен был здесь. Он и пенсионеров объединял, и косы точил, и не было лучше стогоправа, чем он.

— Сенокос идет, Виктор Павлович, каждый человек на счету, — пробовал отговориться Серебров. — А дядя Митя у меня — правая рука.

— Ну, Гарольд Станиславович, — тянул Макаев, — я ведь редко когда прошу. Такая малость…

— Сейчас никак не могу. Через полмесяца можно, — отрезал Серебров.

— Через полмесяца будет поздно, — капризничал Макаев. — Я ведь в отпуск пойду.

— Нет, я послать не могу, — стоял на своем Серебров. — Да, это последнее слово.

Макаев с обидой в голосе попрощался. Сереброву стало муторно, когда он представил себе, как Макаев, придя домой, костит его и Надежда соглашается с ним. A-а, пусть так, но он Помазкина не отпустит.

Когда Григорий Федорович позвонил из обрыдлой ему больницы и потребовал для Макаева «все сделать бастенько», Серебров понял, что Виктор Павлович не успокоился.

— Не могу, Григорий Федорович. Траву заскребаем. Старички косы точат и отбивают. Все на счету.

— Не дури. Один старик у него все решает.

Маркелов обиженно, тяжело дышал в трубку.

— Делай, как я велю! — сердито сказал он.

— Не могу. Еще неделю. Еще одну неделю, — упрашивал Серебров, озадаченно пощипывая подбородок.

— Ладно, не покаяться бы, — пригрозил Маркелов, и Серебров тоскливо положил трубку.

Еще неприятнее был разговор об Огородове.

— Мужик помогает нам. Надо подбросить ему для кабанчиков. Ну, надо. Понимаешь, надо, — намеками повторял свое требование Маркелов, пытаясь изобразить Николая Филипповича несчастным, страдающим от бедности трудягой. Два мешка колхозного комбикорма — такая малость.

Если бы комбикорм требовался не Огородову, Серебров еще взял бы грех на душу, а тут уперся.

— Я такого распоряжения не отдам, — упрямо проговорил он.

Маркелов, теперь уже зная, что Сереброва он вряд ли сумеет уломать, отчужденно попросил:

— Позови-ка мне Капитона.

— Нет его. Он тоже на сенокосе.

— Дай трубку Марусе.

Маруся Пахомова, схватив трубку, обрадованно застрекотала, что в точности все передаст Капитону, и тот… Да, конечно.

— Ты только накладную подпиши, — сказал примирительно Маркелов Сереброву.

— Не подпишу.

— Вот как, ну погоди, вернусь! — крикнул Маркелов. На отказ Сереброва привезти комбикорм Огородов среагировал сразу. На другой день вернулась из Крутенки ни с чем заплаканная кассирша Антонида Помазкина. Управляющий банком запретил выдавать для «Победы» деньги. Выходило, что Огородов мог сильно подпортить дело: работающие на сенокосе привыкли уже к ежедневной выдаче зарплаты. Немало было людей из Крутенки. Обмани их раз — потом не приедут.

Взбешенный Серебров посадил Антониду в «газик» и помчался в Крутенку. С Огородовым ему разговаривать вовсе ни к чему. Он сразу пойдет в райком партии к Шитову. Однако Шитова и других райкомовцев на месте не оказалось: все уехали на заготовку кормов. Надо было самому до закрытия банковских операций попробовать уломать Огородова.

Нехотя ехал он к знакомому домику, где однажды уже был у него с Николаем Филипповичем суровый разговор.

— На каком основании не выдаете деньги «Победе»? — с порога задиристо спросил загоревший, с облупившимся носом зампред колхоза Серебров. Николай Филиппович, светлый, ясный, в белой рубашке, причесанный, благодушный, просматривал бумаги. На лице его отразилось недоумение: это что за нахальный, что за невоспитанный человек поднял шум в таком приличном и важном учреждении? Улыбка слиняла с его лица. Тьфу, да это же Серебров! Типичный хам, грубиян и вообще растленный тип.

— И не выдадим. Вы нарушаете финансовую дисциплину, — оскорбленно проговорил Огородов и отвернулся, не желая смотреть на Сереброва.

— А отчего же вчера дали и позавчера? — поигрывая ключом от машины, спросил с ядом в голосе Серебров.

— Пока не узнали о нарушениях, — опять скупо и неохотно, в сторону буркнул Огородов.

Ерунду он порол, этот благообразный Огородов. У него не было повода для придирки. Ведь есть законное распоряжение на ежедневную выдачу зарплаты. Серебров сбегал в кассу и принес это распоряжение, припечатал ладонью к столу перед Огородовым. Тот пренебрежительно скривил губы.

— За один день до того, как было принято это решение, вы выдали самочинно, — проговорил он, — и поэтому…

С каким наслаждением ругнул бы Серебров самодовольного несостоявшегося тестя, но он сдержал себя.

— Разрешите позвонить.

— Нет, по этому телефону нельзя. Он служебный, — кладя руку на трубку, мелочно проговорил Огородов.

— Хорошо! — с упрятанной в полуулыбку ненавистью прошептал Серебров и побежал в соседний дом, где была редакция районной газеты. Там он начал обзванивать подряд колхозы в поисках Шитова.

Банковская кассирша уже захлопнула свое окошко, Огородов запирал на замки двери кабинета, чтоб идти обедать, когда снова явился Серебров.