— А ты куда-то уходишь?

— Ну… Не то чтобы ухожу… Скорее, уводят…

— Хватит трепаться! — рявкнул Брон. — Пошел!

— Я в вас верю! — крикнул дядя с лестницы. — До вечера!

— Алин, мне страшно. — Вася прильнул к сестре, но воин схватил его за шиворот и потащил прочь.

— Ваше Высочество. — Второй осклабился и указал ладонью на выход. — Прошу сюда.

Девушка оттопырила средний палец, но боец лишь пожал плечами. Кто их разберет, эти заморские жесты.

+

В круглой комнатке под крышей разместились бы лишь трое, да и то стоя. Собственно, ни для чего иного башенный ярус и не предназначался — три высоченные бойницы, три позиции для стрелков. Жить здесь даже летом — та еще пытка. Мало того, что помещение продувается всеми ветрами, так они еще и оглушительно свистят в узких щелях.

Воин рывком распахнул скрипучую дверь и картинно поклонился. Алина бегло оценила интерьеры и удобства: пол дощатый, стены каменные. Интерьеры и удобства кончились.

В спину врезалась сумка с платьем. Сказать пару ласковых за теплый прием страдалица не успела — дверь захлопнулась, заскрежетал засов. Девушка подошла к бойнице и уткнулась лбом в холодную кладку. Ржавое солнце медленно перекатывалось к ельнику, подминая часы до страшной развязки. Чужое солнце, чужой ельник, чужая планета… все чужое, затерянное на краю Вселенной за тридевять парсек от Дома.

А теперь еще и дядю с братом увели. Никогда прежде Алина не чувствовала себя так одиноко. Какой-то день назад родители, одноклассники и Васька до чертиков ее бесили. Теперь же она была готова отдать все, лишь бы услышать знакомые голоса. И не важно, что именно они бы сказали. В очередной раз обвинили во всех смертных грехах, отругали за оценки, пожурили за поведение. Плевать. Только бы оказаться рядом с родней. Только бы не остаться наедине с пугающей до дрожи неизвестностью.

Девушка опустилась на колени, прижала котомку к груди и беззвучно заплакала.

+

На кухне полным ходом готовились к пиру. Воинам Брона ничто человеческое не чуждо, многие жили в Руклине вместе с семьями. Оттого недостатка в поварятах никогда не наблюдалось, ведь настоящий боец должен не только умело драться, но и вкусно стряпать. Как говорится: треть победы — мастерство, треть — отдых, а треть — правильное питание.

В тот день дежурили самые младшие — почти все ровесники Василия. Целый отряд в двадцать рук жарил, парил, крутил вертела и мешал кашу в огромном котле, куда поместился бы всем составом без горочки. В просторном помещении с четырьмя очагами по углам стояла жара как в бане, а от одуряющих запахов кружилась голова.

Мальца грубо толкнули в густую какофонию стуков, скрипов и шипения. Снующие туда-сюда ребята даже не взглянули на пришельца, всецело сосредоточившись на работе. Они четко знали, что и как делать, никто не орал, не спорил, не подгонял. Тем не менее, за порядком следил старшой — этакий шеф-повар: сам не готовил, но наблюдал, чтобы ничего не подгорело и не выкипело.

Он подошел к незнакомцу и смерил настороженным взглядом. Вася попятился и опустил голову, словно извиняясь за вторжение. Главный кашевар на две головы возвышался над землянином, был широк в плечах, коротко стрижен и производил впечатление опасного забияки, какие обычно шпыняли парнишку в школе или по пути домой.

— Гляди, кого тебе нарисовали, — сказал конвоир и хохотнул. — Принц. Заморский. Займешь его чем-нибудь до вечера. И не дай бог убежит — Брон тебе башку оторвет.

— Понял, — ломающимся голосом ответил повар. — Присмотрю.

— И еще, — бросил воин с порога. — Вроде обижать его нельзя, но это не точно. Что-то такое вожак тер, да я не расслышал. Бывай.

Дверь захлопнулась. Старшой навис над сжавшимся в комок мальчишкой и скрестил руки на груди. Вася потупил взор, отшатнулся и уперся спиной в закопченную стену. Даже в ночной роще среди стаи нежити ему не было так страшно.

— Готовить умеешь?

— А?

— Готовить, говорю, умеешь?

— Зан, чего пристал? — с усмешкой спросил рыжий паренек, ловко рубящий мясо топориками. — Сказали же — заморский принц. По-нашенски, небось, не бельмеса.

— Да уж. Ладно, сюда иди. Ну, жесты-то хоть понимаешь? Иди, не бойся.

Малец неохотно отлип от спасительной стены и подошел к столу. Зан выдал ему два деревянных ведерка: с водой и без, ножик и подтащил поближе пахнущий огурцами мешок. Достал овощ, хорошенько прополоскал, отрезал концы и положил в сухую емкость.

— Понял?

Вася кивнул.

— Повтори.

У парнишки так дрожали руки, что вместо огурца он хорошенько прополоскал стол, а сам огурец разрезал напополам, лишь чудом не задев пальцы.

— Беда. — Зан вздохнул.

— Он же принц, забыл? — хохотнул рыжий. — Посмотри на ладони — ни одного мозоля. Белоручка. Таким по шее давать надо, тогда научатся.

— Рори, уймись. А то нам самим дадут. Так, режь еще. Только осторожно. И не трусись, не обидим.

Несмотря на спокойный и дружелюбный голос, малец и не думал успокаиваться. Наоборот, чужой коллектив давил как многотонный пресс, сжимая беднягу со всех сторон. Он буквально боялся пошевелиться, потому что каждое движение вело к ошибке, а там где ошибка — там ругань, а то и побои. Вася каждый божий день проходил через это в школе и попросту забыл, что можно вести себя иначе.

Он вновь почувствовал себя стоящим у доски: с одной стороны навис недовольный учитель, с другой — тихо хихикающий класс, забавляющийся унижением изгоя. И самое обидное — малец на зубок знал задание, но не смел открыть рта. Недовольство учителя и смешки стегали словно кнуты, а когда тебя избивают, пусть даже морально, ни о каком раскрытии и речи идти не может. Скорее зажаться, закрыться, спрятаться в глуби себя. Спастись можно только внутри выращенной подсознанием скорлупы, непробиваемом коконе, единственной защите. Ведь по возвращению домой ждет не утешение и помощь, а очередная выволочка. Утром все повторится, скорлупа окрепнет, боль утихнет, рефлексию сменит апатия, но выбраться из кокона будет все труднее, а годы спустя и вовсе невозможно.

— Эй! — Зан похлопал Васю по плечу. Парнишка вздрогнул и расплющил в кулаке несчастный огурец с такой силой, что мякоть брызнула во все стороны.

— Он больной какой-то, — проворчал Рори, отойдя подальше. — Забери у него нож.

— Утихни, — незлобно ответил старшой. — Мы с шести лет в седлах и на мечах деремся, а принцев, небось, только грамоте учат. А ну стройся!

Поварята вмиг оставили дела и вытянулись перед Заном по струнке. Внезапная остановка грозилась вылиться в подгорание, вскипание и последующую порку, но вожак решил рискнуть. Он — сын Брона, его судьба — взять власть, когда отец состарится или падет в бою. А воевода — это не тот, кто носит красивый плащ и лучшие доспехи. Воевода несет прямую ответственность за каждого подчиненного, а коль пришельца выдали на поруки, то и отвечать тоже ему.

Поэтому Зан с улыбкой протянул землянину ладонь. Жест значил то же самое, что и на другом краю Вселенной, и тут уж Вася не растерялся.

— Знакомься.

Малец робко прошел вдоль строя. С каждым рукопожатием страх слабел, дрожь уходила, и больше не хотелось забиться в угол и вжать голову в плечи. Парнишка не видел злобы в лицах поварят, не чуял опасности. Кто смотрел на него с любопытством, кто с безразличием, кто с легким налетом почтения — принц как-никак. И только рыжий Рори отвел взгляд и пожал руку так, будто коснулся конского навоза.

— Другое дело. А теперь за дело!

Кокон перестал стягивать тело подобно склизкому холодному питону. Вася справился с огурцами в считанные минуты, ничего не расплескав и не порезавшись. Нож аж плясал в его руках, лихо отхватывая задницы и носики.

— Да ты мастак!

Мальчишка не понял слов, но тон и улыбку расшифровал верно — его хвалили. Возможно, первый раз в жизни. Это окрыляло, вдохновляло, в душе готовился взорваться целый вулкан счастья. Скорлупа потрескалась, расширилась и больше не мешала двигаться. Работа пошла как по маслу.

Васе поручили нарезать помидоры, солонину и набрать в горшки солений из бочек. Старшой приглядывал за ним издали, над душой не стоял, отчего малец чувствовал важность своего дела, но не ощущал скованности. Иначе говоря — проникся столь необходимым подрастающему мужчине духом самостоятельности. Ведь пока его за ручку таскают туда-сюда и полностью контролируют все, даже самые незначительные шаги, ничего путного из него не вырастет.