Скотина! Что ты творишь?! Охрана! Охрана! Быстрее! Помогите! - блондинка хотела залепить Дэнвуду пощечину, но он перехватил ее запястье и злобно усмехнулся.

Надо же! Прыти столько же, сколько и около той стены, где ты умоляла, чтобы я трахал тебе все жестче и жестче. Боишься потерять этот кусок жира или его деньги?

На крики мгновенно прибежали охранники и заломив Маркусу руки, вывели его в служебное помещение, где его и нашла Шарлин.

Она надменно задержалась в дверях, понимающе ухмыляясь.

Совсем уже крыша поехала, дорогой?

Ты хоть знаешь, в чью киску влез?- она жестом показала, чтобы все вышли из комнаты, оставив их наедине.

Знаю! Очередной потаскухи, которая не смогла мне отказать.

Да, так и есть. Потаскуха и по совместительству жена председателя торговой палаты.

Ее нарочитое спокойствие мгновенно улетучилось, а лицо побагровело так, что даже профессиональный макияж не скрыл цвет ее гнева.

Она присела на край стола, рядом с тем местом, где на стуле сидел Маркус и схватив его за волосы, другой рукой больно впилась когтями в его шею.

Во сколько мне теперь это обойдется?!

Он промолчал, но серые глаза горели от удовольствия, что он смог растормошить эту холодную суку.

Шарлин отпрянула от этого взгляда.

- Забавляешься значит? - она отпустила его и спрыгнув со стола, прошла совсем рядом, задев его бедром. Шелк мягко скользнул, и складка покорно отправилась вслед за всем шлейфом, безупречного платья, которое стоило целое состояние - Согласна, тебе это нужно. Давненько у тебя хорошей подстилки не заводилось. Простушки уже не заводят, проститутки приелись, а вот благоверные женушки... Как я тебя понимаю!

Она резко развернулась, чтобы посмотреть ему в глаза.

Или мне стоит поискать получше?

На этой фразе, Маркус почувствовал, как его сердце едва не замерло и мысли унеслись прочь, далеко за Ла-Манш, а по позвоночнику пополз мерзкий холодок.

Он выпустил на лицо самую мерзкую ухмылку, чтобы спрятать метавшееся беспокойство.

Начни с себя, дорогая!

Шарлин отвесила ему звонкую пощечину.

Мразь! - и вскрикнув от бешенства она выскочила из комнаты.

Тогда в качестве урока, его жена приказала своей личной охране продержать его в старом заброшенном здании на окраине города, куда даже полиция не рисковала забираться в патрульные рейды. Раздев до нижнего белья, каждый час Маркуса били короткими пластиковыми палками по ступням и места под коленями, есть и пить не давали двое суток. Как обычно не трогали только голову и лицо. Ему через несколько дней нужно было выступать с докладом в комитете по торговым отношениям.

Подобные наказания были уже давно не в новинку и поначалу Шарлин на них даже присутствовала. Потом, через пару лет ей это наскучило. А Маркус продолжал терпеть вынашивая план, который требовал очень много времени и был продуман до мелочей.

Только в этот план ни как не могла вписаться одна новая деталь. Впрочем без этой детали Маркуса уже не интересовал ни сам план собственного спасения из гетто Шарлин, ни его жизнь, которая совсем недавно обрела вкус во всех смыслах.

Он до безумия полюбил своенравную хозяйку ресторана «Бруно», которая знала толк в еде, в ее множестве вкусов, ароматов и оттенков, разбиралась в людях и принимала за благо дарить этим людям радость, по мере своих сил.

И вот она стояла на берегу холодного пролива, который нянчил воды Атлантики и Белого моря, с видом загнанного зверя Анна, сейчас решит их судьбу, ибо Маркус уже принял главное решение в своей жизни.

Грудь разрывало бешено бьющееся сердце, она подняла на Маркуса глаза и все ее переживания, сомнения и доводы рассудка, стекли по щеке прозрачной, соленой струйкой, которая обожгла кожу.

Маркус задал всего один вопрос, лишенный романтики и горячих признаний, но который был сродни одинокой слезинке, вместившей в себя тридцать дней, отравленных надеждой.

Ты уедешь со мной прямо сейчас?

Ни тебе «люблю», ни тебе «прости», ни хотя бы куда ехать....

Анна почувствовала, как рушится ее размеренная жизнь и степенные размышления и поиски ответа на вопрос, что такое «настоящая любовь». Мысли лихорадочно заметались, складываясь в одно единственно верное слово, которое должно прозвучать в ответ.

Уехать с ним сейчас, это открыто признать, что ее семья, любимое дело и друзья, представляют собой столь незначительную величину, которая, будучи расположенной на одной чаше весов, быстро взлетит от недостатка веса, которым является любовь, в то время как чаша, на которой будет призрачная возможность обрести счастье с абсолютно чужим ей человеком, уверенно потянет весы в свою сторону. Малохольность! Вот ей вердикт! А мораль, которую она втирала себе до сих пор и в которую свято верила, сейчас скулила где-то глубоко внутри, получив хорошую оплеуху.

Ее «любовь» явно носила характер придурковатый с легким патологическим оттенком.

Ответ, который она дала, полностью охарактеризовал Анну, отразив ее разложенный по полочкам мир. Она приготовилась сказать «нет».

- Да.

Именно, то что Маркус, предвидел меньше всего и разом развеяло все его сомнения, благословением слетели с губ Анны. Он обнял ее, хотя она жаждала поцелуя и это не укрылось от Маркуса, вызвав улыбку, на его усталом лице

Гениальный в своей простоте и разрушительности план, должен был сработать почти на сто процентов. На Шарлин была управа. Та же самая что и на самого Маркуса. Зная, насколько он трясется за свою шкуру, его «благоверная» супруга крепко опутала его, а за одно и себя, чередой махинаций и преступлений, которые до сих пор скрывались.

Но сейчас, он взял небольшую паузу. Сил и решительности могла придать ему только Анна.

Анна просияла. Вот это «поедешь со мной» звучало диковато прекрасно. Настроение было таким, что хоть режь его на части и делись с хорошими людьми, в Анну все не помещалось.

Маркус, пока мы одни…, - Анна вдруг посерьезнела и смахнув с лица прядь волос, которую назойливо накидывал ветер, дернула его за рукав куртки. Он остановился. Его взгляд как обычно противоречил легкой гибкой улыбке.

Расскажи хоть что-нибудь о себе. Я нутром чувствую, что мы просто так друг от друга не отвяжемся и как дольше будут развиваться события, можно только предполагать, но я хочу узнать от тебя страшное, радостное или печальное, что могут доброжелатели преподнести мне в ином свете.

- Хорошо…, - он согласно кивнул.- Я родился 3 января 1970 года в Йорке…

- Сорок?

- Да, сорок! Не перебивай! – Маркус подобрал пригоршню мелких камушков и лукаво посмотрев на Анну, начал по одному забрасывать в море. – Моя мама была родом из довольно зажиточной семьи. Мой дед был владельцем ломбарда, хотя нам от этого было мало проку. Мама была весьма своенравной и всегда все делала по-своему. Кстати, слушай внимательно – это ты у нас замуж не хочешь ведь! Вот и она не хотела. Мой родной отец был из простой рабочей семьи, работал на заводе, добрый, но не семь пядей во лбу, у него даже не хватало ума настаивать на нормальном браке, а матери то и требовалось. Однако жили они вместе, гражданским браком, в те времена – неслыханная дикость. Но, дай Бог, каждому так жить! Сама представляешь, что особого энтузиазма у родственников матери ее поведение не вызвало, ее «отлучили» от дома, а меня окрестили ублюдком. В сущности, нарушение одного из самых закостенелых мирских законов, обеспечили мне счастливое детство, на которое вообще может рассчитывать человек. Благо, что до меня вообще это дошло, правда, поздно. И благодарность свою теперь я могу аккуратно засунуть куда по-дальше. Самое ужасное, что я мог сделать, я, конечно же, с прытью, достойной самых отпетых мерзавцев, сделал, позволив жить матери в крайне стесненных обстоятельствах, в нашей квартирке в Руже. Я был поздним ребенком и единственным. У мамы начал прогрессировать рассеянный склероз, еще до моего отъезда в Париж. На свою вторую годовщину семейной жизни я получил сообщение от нашей соседки, которая какое-то время уже ухаживала за матерью. Меня она оберегала от беспокойства, видишь ли, а я и был рад! Видел только то, что хотел видеть. Поэтому решение проблемы было на поверхности и при этом самое паскудное. Она не сопротивлялась моему желанию определить ее в «лемимозес», лишь бы не быть обузой. Там и умерла.