Самед занимает наблюдательный пункт.

Впрочем, мы все наблюдаем всё, что творится вокруг. Наблюдение сейчас единственное наше занятие.

Вот оживление среди немцев. Забегали. Иные уставились на горизонт. Самолет! Наши! Весь полуостров вздрогнул от грохота. Летит разведчик. Как хлопья ваты, вокруг возникают белые дымки от рвущихся зенитных снарядов. Поблескивают искры. Но самолет маневрирует, мигом теряет высоту, пикирует над курганами и, уже не поднимаясь вверх, прижимаясь к земле, уходит к морю.

— Сорок три двенадцать! — восторженно выкрикнул Гришин, который успел разглядеть номер разведчика.

Он воскликнул это так, словно встретил знакомого.

И опять все почувствовали, что мы не на заброшенном островке, а в непобедимом строю Красной Армии.

Снова пронесся вихрем разведчик и снова исчез. Мы будто слышим окрик пилота: «Где вы, товарищи?»

— Надо выложить на самой высотке какой-нибудь отличительный знак, до которого не додуматься немцам, — приказывает Мирошник.

Володя вышел из дота, ползет по вершине, поросшей бурьяном, и из бинтов выкладывает номер нашей дивизии, который никак не смогут выложить немцы…

Володя вернулся благополучно, не замеченный немцами. Разведчик опять появляется на большой высоте, среди зенитных разрывов делает круг над районом курганов и, чуть заметно качнув крылом, уходит к востоку.

— Сказал: «Вижу вас!»

— Сказал: «С добрым утром!» — переводят ребята сигнал разведчика.

Он, конечно, сказал и то и другое. Но он сказал еще много больше, чем эти приветствия, сказал такое, чего не вложишь в слова. Чтобы понять его, надо было сидеть на этом кургане в окружении тысяч врагов.

Около полудня к нашей высотке по направлению из города вышел фашистский танк, на котором был белый флажок «добрых намерений».

О «добрых намерениях» фашистов мы слышали много во время войны и отлично знали их характер.

— Парламентер… Придется принять, — сказал капитан. — Гришин, приготовься.

Вася поправил воротник, подтянулся, надел Володину пилотку, единственную из оставшихся у нас, и погляделся в карманное зеркальце.

— Неприлично! — комически сказал он, взглянув на свою уже начинавшую обрастать физиономию.

— Надо было вчера побриться! — заметил Володя.

Вместе с капитаном они спустились в окоп метров на пять ниже нашего дота.

— Не убьют они наших? — опасливо задал вопрос Петя.

— С белым флагом? — воскликнул Самед.

— Ведь фашисты! Что им белый флаг?

— Приготовь на случай гранаты, — сказал я.

— А я возьму под прицел этого самого «парламентера», — ответил Володя.

Люк танка открылся, и показалась голова офицера. Она живо напомнила мне «очковую змею», которая ужалила меня в цехе ростовского завода. Змея даже слегка улыбалась и начала говорить таким тоном, как будто желает нам доброго утра.

— Он спрашивает, не хотим ли мы сами вступить в переговоры с немецким командованием, — переводит Вася.

— Скажите ему, товарищ сержант, — говорит капитан внятно, чтобы нам были слышны его слова. — Скажите, что мы не уполномочены нашим правительством вести мирные переговоры с фашистской Германией.

Немецкий офицер любезно улыбается и делает вид, что аплодирует.

— Браво, браво! — воскликнул он. Он говорит что-то длинно и витиевато.

Но Гришин перевел очень коротко:

— Сдаться предлагает, собака. Говорит, все равно мы в плену.

— А что он сказал про Берлин?

— Обещает отправить на самолете в Берлин.

— Передайте, что мы сами туда придем очень скоро. Пусть подождут.

Вася с особенной гордостью твердо произносит по-немецки слова капитана. Лицо офицера меняется. Вместо улыбки на нем выражение грусти и сожаления.

— Я предлагаю вам то, что дороже всего. Вы спасете жизнь, — говорит офицер. — Неужели она вам не дорога?

— Потому-то мы и не сдадимся, что жизнь дорога. Мы придем в Германию и объясним вам всем, что жизнь — дорогая вещь! — говорит капитан.

Офицер становится сух. Он поднес к глазам ручные часы и тоном сильной стороны заключает:

— Час времени. Ровно час вы можете думать.

— Мы пришли сюда не на час. Мы хозяева этой страны. Курган, на котором мы расположены, окончательно и навсегда освобожден от гитлеровских захватчиков. Разговор окончен, — твердо ответил Мирошник.

Офицер махнул рукой, опускаясь в люк. В то же мгновение по нижнему окопу, где стоял капитан, ударила очередь из немецкого автомата, и капитан, покачнувшись, упал.

— Огонь! — крикнул я.

Петя бросил связку гранат. Володя и я ударили из автоматов, но люк захлопнулся.

— Уничтожить танк! — скомандовал я, не обратясь ни к кому, но с этим возгласом понял сам, что я уже принял командование.

Все разом кинулись по траншее на мой приказ.

— Отставить! Куда же вы все? — пришлось крикнуть мне.

— Я! — выкрикнул Петя уже из траншеи верхнего яруса.

— Иди!

Петя рванулся и одним прыжком оказался в заросшем травой старинном рву, какими окружены все курганы. Он упал рядом с танком, который уже завел мотор. Петя был теперь вне обстрела его пулемета, но укрыться от осколков своей же гранаты ему было негде. Однако, не думая об этом, он бросил связку гранат, откинулся навзничь. Танк от взрыва заерзал на месте… Ушаков подскочил и стал кулаком колотить по стальной стенке.

— Выходи, гад фашистский!.. Уж ты все равно в Берлин не вернешься!

— Петька, ложись! — крикнул я, увидев сверху, что гитлеровец замахнулся через люк гранатой.

Петя упал ничком и, как мне показалось, зарыдал от злобы. Володя успел застрелить солдата с гранатой, и она разорвалась по ту сторону танка.

Я сбежал вниз по траншее. Капитан лежал, раненный в грудь и в плечо, отрывисто и хрипло дышал. Я склонился к нему.

— Капитан! Андрей Денисович! — крикнул я.

Он взглянул на меня строгим взглядом больших черных глаз, веки его опустились и замерли. Он перестал дышать. Мы с Егором снесли его наверх.

— Идут! — сказал мне Самед и кивнул вперед.

Я прильнул глазом к смотровой щели.

Поливая огнем курган со всех сторон, двигались на нас фашистские автоматчики.

Они бегут на нас. Покосить бы всех к черту, но нам нельзя выдавать свои силы. К тому же Пете пока не подняться: он может вскочить лишь тогда, когда атака будет отбита, когда они побегут.

Я приказал сосредоточить прицел трех ручных пулеметов, но не стрелять, подпустить ближе.

— С запада группа атакующих автоматчиков!

— С севера!

— С востока! — все время доносят мне на командный пункт дота.

— Вижу. Держись!

Самед и Володя взяли прицел на тридцать метров впереди танка. Сам я тоже впился в пулемет и жду.

— С юга!

— Вижу. Стой на месте!

Боже мой! Да кто же ты сам? Да хватит ли у тебя ума и выдержки, чтобы не погубить даром жизни этих отважных людей, чтобы не отдать врагу этот кусочек освобожденной родины? Капитан говорил, что мы навеки освободили этот курган от фашистов. Слово его должно быть тверже, чем сталь. Он умел держать слово.

— Огонь!

Мы плеснули огнем им в морды. Падают, черт их возьми. Рвутся вперед.

— Огонь! — командую без нужды, чтобы придать бойцам духу. — По фашистским гадам точнее прице-ел! Дае-ешь!

В уставе такой команды нет, но она помогает.

— Ура-а! — слышу я с левого фланга, где автоматчики дрогнули и побежали.

— Ура-а! — подхватили мы все.

Пользуясь смятением и бегством фашистов, Петя швырнул им в спину последнюю из своих гранат и успел проскочить из рва в траншею.

Оставив с каждой стороны по одному человеку у пулеметов для наблюдения, я созвал второй керченский «военный совет».

Боеприпасов к автоматам было у нас не в избытке. Трофейных тоже не так уж много.

— Из автоматов стрелять только одиночным огнем, — предлагает Володя.

— Из пулеметов тоже бить только в упор, — говорит Самед.

— С севера можно подпускать на гранатный бросок. Там траншея удобная для гранат. Пулемету на северном склоне оставить одну ленту. Я засяду там с гранатами. Милое дело! — угрюмо шутит Петя.

Это и были основные пункты решения «совета».

Невеликий наш «фронт» пришлось разделить на западное, северное, южное и восточное направления. На каждом направлении было от трех до пяти бойцов. Кроме того, мы использовали немецкий телефон, связали все точки с командным пунктом.

Нажим фашистов снова стал нарастать.