Но прежде чем я даже успею сделать шаг, Уилсон берет другой лист сайдинга и почти бросает его на меня. - Вот, давай поменяемся местами, - говорит он, когда я ловлю его, недовольно ворча. - Я вбиваю гвозди, а ты поддерживаешь сайдинг, - он разминает плечо. - Моя рука чертовски устала.

В итоге я остаюсь там до тех пор, пока через пару часов не будет поднят весь сайдинг, слушая музыку кантри и вдыхая сигаретный дым. С каждым листом, который идет вверх, я чувствую себя немного легче. Это удивительно, когда я думаю об этом. Потому что в данный момент я не корю себя и не зацикливаюсь на чувстве вины. Но, возможно, это потому, что я делаю что-то хорошее для того, кому это нужно. Возможно, это потому, что я восполняю то, что я натворил. Кто, черт возьми, знает? Но мне это нужно.

После того, как мы заканчиваем, ребята начинают собирать свои инструменты с довольным выражением лица, как будто они чувствуют то же самое. Уилсон объясняет мне, что трое из четырех из них тратят свое время здесь, чтобы получить помощь в постройке своих собственных домов.

- Как ты сюда добрался? Тебя подвезли? - спрашивает он, после того, как мы упаковали все инструменты и обрезки сайдинга в кузов машины одного из рабочих.

- Нет... у меня нет машины, и мой отец не смог этим утром отвезти меня, - вру насчет последнего, но только потому, что не хочу думать о небольшом утреннем споре с отцом. И я надеюсь, что, когда я вернусь в дом, он будет там, чтобы отвезти меня на терапию. - Так что я приехал на автобусе.

Он кивает на старый пикап, припаркованный чуть дальше на дороге. - Давай. Я тебя подвезу.

- Ты не обязан это делать, - говорю я ему, не желая быть обузой.

- Куинтон, прекрати пытаться быть милым и сядь в гребаный пикап, - говорит он шутливым тоном. - В любом случае, мне нечего делать.

Опять же, я хочу спросить его, есть ли у него семья, но не решаюсь. – Спасибо, - говорю я, залезая на пассажирское сиденье автомобиля и снимая перчатки.

Он забирается на сиденье водителя и закрывает дверь, потом запускает двигатель. Машина ревет, и он смеется, поглаживая верх руля. - Старые автомобили всегда в почете. - Он включает передачу на задний ход. - Хотя я лично люблю классику.

- Какого она года? - спрашиваю я, пристегивая свой ремень безопасности.

- Шевроле 1962-го, - он говорит мне, выезжая на дорогу. - На самом деле она моего отца. - Он выравнивает пикап. - Он оставил его мне, когда умер.

- Моя девушка... моя подруга, - поправляю я себя, - обзавелась Шеви Новой, когда ее отец умер.

Ему, кажется, действительно интересно, пока мы выезжаем из пригорода. - Какого года?

- Я думаю 1969-го, - отвечаю, расстегивая куртку. - Она полностью укомплектована.

- Держу пари, она хорошо идет, - отмечает он, выезжая на главную дорогу, где фонарные столбы украшены рождественскими огнями вместе с домами.

- Полагаю, что так.

- Ты когда-нибудь сидел за рулем?

Качаю головой, пожимая плечами. - Я никогда не просил ее.

Он смотрит на меня, как на сумасшедшего. - Почему, черт возьми, нет? Ты знаешь, насколько круты эти машины?

Я снова пожимаю плечами. - С Новой все сложно. - И это было преуменьшением года.

Он приподнимает брови, снимая шапку с головы и бросая ее на сиденье между нами. - Все сложно с машиной или имя девушки Нова?

- Да, отец назвал ее в честь машины, - объясняю я, поднося замерзшие руки к вентиляционному отверстию обогревателя, желая сменить тему.

Он, кажется, впечатлен этим. - Девушка по имени Нова, - размышляет он. - Я бы очень хотел встретиться с ней.

- Ты не сможешь, - говорю я поспешно. - Она живет в Айдахо.

- Хорошо, тогда я навещу ее, когда она приедет сюда в следующий раз.

- Она никогда не приедет сюда, - говорю я расплывчато, потому что последнее, что я хочу сделать, это поговорить о моих проблемах с Новой. Как я отчаянно хочу увидеться с ней, но в то же время боюсь.

- Ты собираешься рассказать мне историю, почему она этого не сделает? - спрашивает он. Он повышает передачу, и двигатель стонет в знак протеста.

- Нет тут никакой истории, - говорю ему. Во всяком случае, я не хочу этим делиться.

Он смотрит на меня с сомнением, нажав на тормоз и останавливаясь на красный свет. - Ага, только я на это не куплюсь.

Я барабаню пальцами по колену, начиная волноваться. - Ладно, за этим стоит история, но это действительно длинная, дерьмовая история, и я не хочу об этом говорить.

- У нас около двадцати минут езды до твоего дома, - говорит он. - Ты мог бы, по крайней мере, начать объяснять, почему только упоминание о ней заставляет тебя так нервничать.

- Почему ты такой настырный? - спрашиваю его. - Ты едва знаешь меня.

- Тут ты ошибаешься, - апеллирует он, оглядываясь на дорогу, когда загорается зеленый, он снова начинает движение. - Ты винишь себя в аварии и думаешь, что самонаказание - это способ восполнить потерянные жизни. У тебя нет ни друзей, ни девушки, потому что ты думаешь, что не заслуживаешь их. Ты употреблял наркотики, потому что они помогали тебе забыть, и жить тебе было легче, когда ты под кайфом. А может, даже потому, что это был медленный способ убить себя.

- Это не единственные причины, почему я принимал наркотики. - Я чувствую в себе желание доказать, что он неправ, - доказать, что он не знает обо мне так много, как кажется. - И откуда ты все это знаешь? Грег рассказал тебе?

Он качает головой. - Грег не мог рассказать мне. Конфиденциальность между врачом и пациентом, помнишь?

Какого черта? - Тогда откуда ты это знаешь?

Он поджимает губы, наблюдая за дорогой, его челюсть напряжена, глаза с оттенком боли и раскаяния, и я клянусь, на мгновение мне кажется, что я смотрю в зеркало. - Все просто, я не описывал тебя. Я говорил о себе около семи лет назад.

- О, - не уверен, что еще сказать, и в итоге говорю первое, что приходит мне в голову, что кажется тупостью после того, как я это произношу. – Извини. - Иисус, вероятно, это было самое глупое, что я мог сказать. Я знаю, потому что ненавижу, когда люди говорят это мне. Извини за что? Что я сделал огромную, ужасную ошибку и теперь мне придется жить с этим вечно?

- За что?

- За срыв.

- Тебе позволено злиться. На самом деле, это даже хорошо. - Он делает паузу, что-то обдумывая, замедляясь из-за знака ограничения скорости по мере приближения к той части города, где магазины располагаются вдоль улиц вместо домов. - Однако, ты всегда можешь рассказать мне, что случилось с этой девушкой, и это поможет компенсировать плохое отношение. - Он ухмыляется.

Я качаю головой, но внутренне успокаиваюсь. - Нова просто... - Боже, как же мне объяснить, что значит Нова в моей жизни? - Я даже не уверен, кто для меня Нова.

- Как ты с ней познакомился? - спрашивает он заинтересованно.

Я беспокойно пожимаю плечами. - Она переживала тяжелое время в своей жизни и забрела в дом, в котором я остановился... в начале мы провели много времени употребляя наркотики, но потом ей стало лучше.

- Так вот почему вы больше не видитесь? - спрашивает он. - Потому что ей стало лучше, а ты все еще работаешь над этим?

- Нет, это не так, - провожу рукой по волосам, пытаясь выразить свои мысли словами. - Это связано с тем, что она спасла меня, и я... - я замолкаю, едва не начав говорить о своих чувствах к Нове, с которыми я до сих пор пытаюсь понять, как бороться сейчас, когда я трезв. - Это чертовски сложно. - И это так. Потому что я в нее влюблен, и понял это еще в Лас-Вегасе. Но я не могу признать это вслух, потому что тогда это означало бы, что я принимаю это - признаю, что мои чувства к Лекси изменились. Что я нарушил свое обещание ей. Отпустил. Променял.

Он обдумывает то, что я сказал, мигая указателем поворота, чтобы перестроиться в другой ряд. - Что ты имеешь в виду, когда говоришь, что она спасла тебя?

Мой пульс учащается, когда я вспоминаю все, что сделала Нова, чтобы снова полностью оживить меня, когда я находился на грани между жизнью и смертью. - Когда я принимал наркотики и все такое, она приехала в Вегас и попыталась меня остановить, - объясняю я ему. - Она никогда не сдавалась, и она была там, когда я решился покинуть улицы и привести себя в порядок - она никогда не бросала меня.