Сегодня вечером Осеева неожиданно увидела другого Вячеслава Ледянова. И не сразу поверила в увиденное.

Мужчина, чья харизма и характер так ярко выделяли его среди остальных людей, словно бы погас, сломался, утратив значительную их долю. Вячеслав Ледянов, поражавший всех знакомых с ним своей холодной самоуверенностью и привычкой язвительностью прощупывать всякую почву, сегодня говорил мягко, с искренним расположением, с нотками надломленности. Тот, кто всегда был верен выбранному курсу и цели, вдруг решил их оставить, рисковать жизнью и здоровьем потому, что…

Станислава ускорила шаг, испугавшись, что догнать мужчину, свернувшего за угол пустынного коридора отеля, где проходило мероприятие, уже не получится. Там, похоже, близко выход. Стиснув крохотный клатч, девушка перешла на бег и, обогнув угол, тут же наткнулась на остановившегося и обернувшегося Ледянова.

Одну бесконечную минуту они безмолвно смотрели друг на друга. Слава едва узнал Стасю в этой девушке, поразившей его каким-то фэнтезийным, неземным обликом: хрупкая изящная фигурка в таинственно мерцающем черном платье, тоненькие бледные плечи и руки, коротко подстриженные густые волосы, темно-вишневый локон которых, единственно длинный, упал на лоб, полуоткрытые губы, сквозь которые вырывается частое дыхание, и широко распахнутые, огромные, цвета темнеющего неба глаза, в которых вопрос смешался с тревогой. Станислава же застыла, пытаясь совладать и с дыханием, и с отчаянно стучащим сердцем, и с пустотой в голове, желая найти слова для… чего-то важного.

«Обида ведь тоже эмоция. Значит, ее можно погасить другой. Значит, она может перестать иметь смысл и без конца колоть льдом сердце, если вдруг окажется, что больший смысл имеет другое: любовь, знание того, что человек — твоя вторая половинка», — слова сложились сами собой, только когда сказать их ему, не опоздала ли она?

— У тебя грандиозные планы, — тихо, взволнованно заговорила девушка. — Длительный отпуск. Эльбрус. — Она смущенно отвела взгляд от внезапно обжегших глаз Ледянова.

— Сначала Тордоки-Яни. — Ответил просто, с теплым спокойствием. — Не ожидал, что придешь.

— Тоже не ожидала, что приду. — Едва слышное в ответ. — И буду искать тебя.

Сердце забилось еще быстрее, а слова… Рассеялись. Да и нужны ли они сейчас? Стася сделала шаг к Вячеславу. Он тоже шагнул к ней в тот же миг. Теперь они оказались совсем близко. Запрокинув голову, Станислава, даже и не осознавая, что делает, действуя инстинктивно, подняла руку и осторожно, неуверенно коснулась пальцем теплой, гладко выбритой щеки мужчины. Привстав на носочки, потянулась к его губам.

Он, окончательно перечеркивая прежние ее представления о самом себе, не сделал ни единого движения. Никакого захвата в собственнические объятия, никакой властности, мгновенного наступления. Ничего. Он просто позволил ей нежно, немного неловко поцеловать себя, оставаясь неподвижным, безучастным, и, когда отстранилась, Станислава почувствовала, что сердце ее, глухо стукнувшись о грудную клетку, помертвело.

Еще одно тягостное мгновение, в течение которого Слава пристально вглядывался в испуганные и погрустневшие Стасины глаза.

— Это да? — хрипло спросил затем, ощутимо напрягшись.

Станислава поняла, о чем он, кивнула, покраснев, опустив взгляд:

— Да.

И облегченно выдохнула, ликуя. Потому что ее талия и затылок тут же оказались в захвате сильных рук, а губы — во власти жадного, горячего и нетерпеливого рта мужчины.

***

— Поцелуй меня. Еще.

— Потом, у меня голова уже кружится…

— У меня тоже кружится. Пусть кружатся вместе.

В полутемной комнате, освещенной лишь точечными светильниками под потолком, на диване расположились двое: мужчина и девушка, полностью поглощенные друг другом, являющие собой живой и яркий пример пресловутой лихорадки любви. Перешептывались, обжигали друг друга дыханием, прикосновениями.

— Слав… — девушка еле освободила свои губы из плена жаркого, но нежного поцелуя. — Что ты делаешь? Не трогай эти ленты…

— Хочу тебя поцеловать вот здесь… И здесь…

Вячеслав, полностью опьяненный, взъерошенный, благодаря стараниям пальчиков своей — наконец-то! — невесты, давно расставшийся со смокингом и галстуком, в полурасстегнутой сорочке, одной рукой крепко обнимал оседлавшую его колени Стасю, другой ослаблял ленты, удерживавшие ее наряд на месте.

— И здесь… — Губы мужчины искушающе и чувственно касались постепенно открывающихся ключиц, ямки у горла. От любимой пахло солнечным летом, медово-горькими одуванчиками и чем-то еще… Свойственным только ей. Таким же одурманивающим, как ее частое дыхание, тихие стоны и возгласы, как касания дрожащих пальцев, снова пробежавшихся по его волосам, затылку, шее, забравшихся за воротник сорочки.

— Мое солнышко, — выдохнул Слава, остановившись, пытаясь сдержать сильнейшее желание. Уткнулся носом в шею под аккуратным ушком Стаси, потерся им, будоража девушку своим дыханием, горяча своими словами. — Я хочу раздеть тебя. Полностью. Хочу заняться с тобой любовью. Медленно, нежно. Хочу везде поцеловать, всё тело: от маленьких пальчиков на ногах до умной и вредной головы.

Станислава тихо рассмеялась, ероша его волосы:

— Умной и вредной, да?

Смех вышел с капелькой нервов. Сейчас голову Стаси кружили сильное возбуждение и восторг. Забавляли и волновали сразу несколько вещей. Во-первых, одно движение рук Славы, и платье окончательно ретируется. Во-вторых, слои одежды достаточно тонкие, а ее поза более чем не скромная, и сидит она сейчас на очень возбужденном мужчине, причем твердость его воспринимается так ярко, так… На грани боли от желания того, чтобы всё наконец свершилось. И в-третьих… В-третьих, он тот единственный, кому она всецело принадлежит, и кто всецело принадлежит ей. Осознание этого само по себе пьянило. Только надо бы сказать ему, что она ведь обманула его тогда…

— Умная и вредная. Моя. Любимая. — Новый глубокий, страстный поцелуй.

Когда Ледянов снова дал своей невесте возможность дышать и говорить, она поторопилась ею воспользоваться:

— Слав, я тогда…

Мужчина со счастливой улыбкой смотрел на мило покрасневшую девушку, припухшие губы которой соблазняли прервать разговор на… надолго, а бедра, стиснувшие его — причем исследующие ласки показали, что на Стасе чулки, — рождали невероятно приятные фантазии. Станислава зачастила, крутя пуговицу на его сорочке, не решаясь посмотреть своему жениху в лицо.

— Я наврала тогда. Хотела сделать тебе больно. Хотела уязвить, чтобы ты пожалел. Чтобы… Я ни с кем… — Она вдруг подняла на него взгляд, поразившей его своей твердостью, яркостью, торжественностью так сильно, что желание наполовину ослабило свое давление. — Я поняла сегодня, что рушу собственную жизнь. Больше не буду даже вспоминать о той обиде. Я люблю тебя.

— Сильно? Безумно? — Взгляд Вячеслава стал серьезным, пронзительным.

— Сильно. Безумно. — Стася прекратила смущаться, уверенно глядела в его лицо.

Глаза мужчины сверкнули торжеством. Он приподнял бровь, не удержавшись от ироничного:

— Не сильнее и не безумнее, чем я тебя. Ну а про это твое вранье я знаю. И клянусь всем, что мне дорого…

Изумленная Станислава остановила Ледянова, закрыв его рот ладонью.

— Знаешь? И откуда?

Мужчина не торопился с ответом. Освободив свои губы, он лукаво улыбнулся, запечатлел долгий поцелуй на ее запястье, еще один — в середине теплой нежной ладошки.

— Опять справки навел? — возмутилась Стася. — У кого на этот раз?

Слава мягко рассмеялся.

— Сначала у Марины Коротковой. Еще у твоей невестки, сестры Игоря. Потом порасспрашивал твою соседку по лестничной клетке. Она божилась, что домой ты всегда приходила в промежутке между семью и половиной восьмого вечера, она как раз в это самое время с собакой гулять выходит. В выходные весь день дома проводила. Ни шумных вечеринок, ни мужчин.

Разозленная Стася оборвала его:

— То есть ты…

— То есть я решил, что выбрать должна ты. За тобой следующий ход. А я свой выбор сделал еще пять лет назад.

Ледянов умолк, подался к выпрямившейся на его коленях и неподвижно сидящей Станиславе, глядевшей на него с негодованием, провел носом по ее губам, щеке.