III Два ответа

На следующее утро Франц спокойно работал в Шенбруннском парке. Неожиданно он заметил, что один из его помощников, здоровенный, толстый немец по имени Готлиб, бросил лопату и стал таинственно разговаривать с камердинером графа Дитрихштейна. Это продолжалось несколько минут, а затем Готлиб направился к нему и вступил с ним в разговор, который, однако, не клеился.

— Что с тобой, Готлиб? — спросил наконец старый служака. — Ты не в своей тарелке.

— По правде сказать, Франц, — отвечал молодой немец с некоторым смущением, — я не знаю, как исполнить данное мне поручение. Мне надо передать письмо кое-кому, а вам бы это было гораздо удобнее сделать, так как эта личность часто бывает здесь. Не возьметесь ли вы за это дельце?

— От кого письмо и к кому?

— От кого — не знаю, а отдать его надо маленькому Наполеону.

Франц с трудом поборол овладевшее им волнение, но все-таки равнодушно отвечал:

— Отчего же ты сам не передашь письма?

— Вам ловчее это сделать. Герцог обыкновенно по вечерам ходит по этой части парка. Ведь он с вами разговаривает? Нам он никогда не говорит ни слова.

— Он не большой говорун, но и не всегда молчит.

— Что же он вам говорит?

— Он говорит, что князь Меттерних великий человек, — добродушно произнес Франц, — а граф Дитрихштейн очень добр и любезен. Он всем очень доволен. Жаль, что он тебя не знает, Готлиб, ты, вероятно, очень понравился бы ему. Ну, а где же письмо?

— Вот оно. Надо передать письмо, когда он будет один, и совершенно незаметно, а потом сказать герцогу, что придут за ответом.

— А придешь ты, толстяк, за этим ответом?

— Да.

Франц догадался, что герцогу Рейхштадтскому расставляют западню, и подумал, что лучшим способом спасти его от опасности было принять роль в этом деле.

— Отчего ты хочешь взвалить на меня поручение, которое так же хорошо мог бы исполнить и сам? — произнес он самым равнодушным тоном. — По крайней мере, ты можешь мне поручиться, что если я окажу тебе эту услугу, то граф Дитрихштейн не будет мною недоволен.

— Нет, его нечего бояться, — отвечал Готлиб, подмигивая, — письмо прошло через его руки. Но об этом не надо говорить.

— Хорошо, так положи письмо на мою жилетку. Она валяется вон там в аллее. Теперь у меня руки грязные, и я не хочу брать письма. Ступай, я исполню твое поручение.

Готлиб удалился и по дороге положил письмо на жилетку, а Франц, смотря ему вслед, подумал: «Граф Дитрихштейн сам не отдает письма принцу, а посылает его тайным образом и велит дать ответ тем же путем. Это что-то подозрительно».

В сущности, таинственное письмо было посланием графини Камерата, которое начальник полиции переслал в Шенбрунн через многочисленных агентов, кишевших вокруг дворца. Готлиб солгал, говоря Францу, что граф Дитрихштейн знал об этой интриге. Начальник полиции и сам Меттерних не имели никакого расчета впутывать в свои комбинации слабохарактерного, но честного наставника юноши. По их словам, они боялись его неловкости, но, в сущности, их пугала его прямота. Принадлежа к одному из почтенных родов Австрии, граф Дитрихштейн придавал своим именем и положением некоторый престиж той группе старинных личностей, которая окружала внука императора, но он не пользовался никаким авторитетом и не знал всех гадостей, которые делались вокруг него. Между прочим, ему было неизвестно, что дворец кишел переодетыми полицейскими агентами в лице лакеев, рабочих, садовников и т. д. Все они находились в постоянных сношениях с графом Зедельницким, который таким образом знал и доводил до сведения канцлера все, что делалось в Шенбрунне.

Франц передал подозрительное письмо герцогу Рейхштадтскому в тот же вечер и прибавил вполголоса, осматриваясь по сторонам, чтоб их никто не подслушал:

— Берегитесь, это письмо приманка. Я не знаю, что в нем, но оно идет из очень подозрительного источника.

— Ты прав, — отвечал юноша, прочитав письмо и разговаривая с Францем через разделявшие их кусты, — негодяи нахально присвоили себе имя моей родственницы, которую я однажды видел в доме барона Обенауса. Впрочем, может быть, письмо это и подлинное. Она показалась мне особой очень эксцентричной и в состоянии написать такое послание. Как бы то ни было, я не думал, чтобы Меттерних и его помощники могли придумывать такие глупые интриги.

Остановившись посреди аллеи, герцог подозвал к себе Франца и сказал:

— Подождите меня здесь, я сейчас принесу вам ответ.

Потом он шепотом прибавил:

— Я сам принесу его и дам тебе свои инструкции.

Спустя несколько минут из-за куртины цветов показался Готлиб, который издали следил за герцогом, и поспешно спросил у Франца:

— Что он сказал?

— Я, право, не разобрал, что он бормотал, читая письмо, — отвечал старый служака, — но потом он приказал мне ждать здесь и сказал, что пришлет ответ. Вот благодаря тебе я попал в почтальоны.

— Хорошо, я приду за ответом, — сказал Готлиб, снова направляясь к той куртине, за которой скрывался.

— Не беспокойся, я сам тебе принесу, — произнес Франц.

Спустя несколько времени герцог Рейхштадтский вернулся и, отдавая письмо Францу, сказал:

— Отдай это тому, кто придет за ответом, а завтра утром пойди к княгине Сариа, расскажи ей о случившемся и спроси ее приказания.

— Слушаюсь, ваше высочество.

— Ты передашь ей вот еще письмо, — продолжал герцог, покраснев, — скажи, что я писал раньше настоящей истории, и прибавь, что эта история только укрепила мою решимость. Да еще скажи, что я вполне полагаюсь на нее насчет устройства моего отъезда и желаю, чтоб он совершился как можно скорее. Ты ведь ей поможешь, не правда ли, Франц?

— Будьте спокойны, ваше высочество, но не давайте мне второго письма в руки, а тихонько опустите его вон в тот куст.

Герцог так и сделал, а Франц как ни в чем не бывало подошел к кусту и незаметно поднял письмо.

Спустя несколько минут Готлиб с сияющим лицом отдал переодетому полицейскому агенту письмо шенбруннского узника к графине Камерата, а Франц отнес домой второе письмо герцога Рейхштадтского, за которое ему дорого бы заплатили граф Зедельницкий и Галлони.

На следующее утро начальник полиции с любопытством распечатал письмо на имя графини Камерата, но, прочитав его, презрительно бросил. Вот что заключалось в этом письме:

«Графиня, я только что получил письмо, которое непонятно и по содержанию, и по тону. Я получил его окольным путем и не намерен более получать таким образом какие бы то ни было письма. Так как оно написано дамой, то я из приличия отвечаю. Хотя высказанные вами чувства меня трогают и я очень благодарен за них, но прошу вас не писать мне.

Герцог Рейхштадтский».

Со своей стороны Полина получила от Франца и прочла с глубоким чувством давно желанное письмо:

«Княгиня!

Вы не хотели, чтобы я дал слово, прежде чем здраво обсужу свое положение. Ваше сердце так благородно, что оно боялось ваших собственных увлечений и нашло возможным открыть мне путь к отступлению, если бы я, обдумав предстоящее мне дело, счел его себе не по силам. Я на это согласился, считая, что я могу быть достойным вас, только поступая так же осторожно и спокойно, как вы.

Я восстановил в моей памяти все события моей жизни, известные вам, и те, которых вы не знаете. Я мысленно вызвал всех очевидцев моей юности и допросил их. Наконец в глубине сердца я вызвал образ своего отца, и он как бы явился передо мной, открыв свои мертвые глаза. Все мне сказали, что надо ехать во Францию, и когда мой ум вполне подтвердил то, что мне советовало сердце, то я почувствовал себя столько же счастливым, как в ту благословенную минуту, когда вы вдохнули в меня новую жизнь.

Поэтому, княгиня, я теперь могу дать то обещание, которое вы нашли нужным отсрочить: я отправляюсь во Францию.

Я не могу выразить на бумаге те чувства, которые даже мои уста не способны вполне высказать, а только прибавлю пять слов, в которых отныне выражается вся моя жизнь: я вас люблю и надеюсь.

Наполеон».