III Повелитель Европы

У Меттерниха были секретари, прекрасно сформированные им самим. Как все способные министры, он ограничивал свой труд только важными делами; а остальная работа производилась его помощниками, среди которых первое место занимал Фридрих фон Генц. Он не имел себе равного для резюмирования в нескольких словах самой сложной и длинной дипломатической бумаги.

— Подождите, граф, — сказал канцлер, обращаясь к начальнику полиции, едва только удалилась молодая девушка. — Может быть, мы найдем какие-либо полезные указания в депешах, о которых сейчас доложит господин тайный советник. Пожалуйста, Генц, покороче, как можно короче, потому что меня ждет посланный французского короля.

Генц взял со стола груду депеш и, пробегая их глазами, стал громко докладывать:

— Из Константинополя сообщают, что султан мирится с мыслью о водворении французов в Алжире. Из Петербурга…

— Пропустите! — произнес Меттерних. — Я видел неделю тому назад в Карлсбаде Нессельроде. Ваши депеши, конечно, не передадут мне ничего нового.

— В Саксонии отголосок парижской революции, — продолжал Генц. — Беспорядки произошли в Лейпциге и Дрездене. Граф Коллорадо описывает положение дел в самых черных красках. Король, по-видимому, потерял голову.

— Что? — переспросил Меттерних.

— Его величество, — поправился Генц, — очень взволнован и колеблется, принять ли ему строгие меры против мятежников.

— Напишите депешу в том духе, что саксонский кабинет должен понимать всю ответственность, которую он несет на себе. Саксония прикрывает нас с запада, и если там начнется движение, то мы должны будем принять энергичные меры. Скажите Коллорадо, чтобы он действовал заодно с прусским посланником Иорданом. Продолжайте, Генц.

Зибер на лету схватил высказанные канцлером мысли и быстро записал, а Генц продолжал коротко излагать содержание депеш.

— В Италии тайные общества действуют энергично. Сыновья Людовика Наполеона, по-видимому, содействуют движению. Один из них, Луи Наполеон, собирается в Вену в надежде добиться от вас освобождения его двоюродного брата герцога Рейхштадтского с целью возвратить ему престол.

— Освободить можно только узника, — заметил Меттерних, — а его высочество герцог Рейхштадтский не узник.

— Я повторил собственные слова Луи Наполеона.

— Понимаю, но все-таки это выражение нелепое.

— Из Италии Коловрат еще сообщает довольно странное известие. Из Милана отправились две женщины, чтобы вручить герцогу важные бумага, имеющие цель способствовать его бегству. Эти политические эмиссары нового рода проехали через Швейцарию, чтобы избегнуть полицейских агентов, посланных в погоню за ними.

— Вы знаете об этом? — спросил Меттерних, обращаясь к графу Зедельницкому.

— Давно. Это для меня не новость. В последние годы постоянно являются какой-нибудь сумасшедший или сумасшедшая, предлагающие устроить бегство герцога. Но все это пустяки.

— Однако теперь дело, кажется, серьезное, — заметил Меттерних.

— Будьте спокойны, князь, — отвечал начальник полиции, — я приму все нужные меры. Впрочем, герцог Рейхштадтский не обращает никакого внимания на подобные предложения, и если бы он получил какую-нибудь секретную бумагу, то немедленно принес бы ее императору или вам.

— Вы правы; до сих пор герцог был очень покорным и послушным юношей, но с некоторых пор мне кажется, что в нем происходит перемена.

— Увидим, — произнес начальник полиции и прибавил: — Я могу удалиться?

— Конечно, любезный граф, — отвечал канцлер, но подумал: «Мало видеть, надо предвидеть».

Когда начальник полиции удалился, то канцлер спросил:

— Генерал Бельяр приехал?

Получив утвердительный ответ от Зибера, он прибавил:

— Пусть войдет, но имейте в виду, что мы еще не признали нового короля, и я принимаю посланного Луи Филиппа, а не французского короля. Сделайте соответствующее распоряжение. Генерал один?

— Его сопровождает Швебель, — отвечал Зибер.

— В таком случае останьтесь и запишите те официальные слова, которые могут быть произнесены.

Спустя несколько минут дверь с лестницы широко отворилась, и канцлеру доложили:

— Его превосходительство генерал-лейтенант граф Бельяр.

Генерал был в парадном мундире и при всех орденах. Несмотря на свои седые волосы, шестьдесят лет и тридцать ран, он казался очень бодрым.

— Вы, генерал, имеете передать поручение канцлеру австрийского двора и империи, — произнес Меттерних, встречая генерала посреди комнаты. — Я слушаю вас.

— Князь, — отвечал Бельяр таким же холодным официальным тоном, — его величество король Луи Филипп I прислал меня к его величеству императору с письмом и поручил мне объявить об его восшествии на престол. Король приказал мне прибавить к его письму на словах, что он питает самые дружеские чувства к императору Францу и желает сохранить с его страной самые лучшие отношения.

Произнося эти слова, генерал обернулся и, взяв из рук Швебеля бумагу, передал ее канцлеру.

— Это копия с письма его величества короля, — прибавил он.

Меттерних не принял бумаги и холодно произнес:

— Я должен прежде всего предупредить императора о вашем посещении и спросить его приказаний. Теперь же я могу только сказать, что мой августейший повелитель в этом неприятном и, могу сказать, плачевном случае не будет руководствоваться своими личными чувствами. Его величество не вмешается в ваши внутренние дела, а только ограничится принятием мер для обеспечения тех трактатов, которые служили на протяжении 15 лет основой государственного права в Европе.

Этот холодный прием и ссылка на трактаты 1815 года сильно подействовали на Бельяра, не привыкшего к дипломатическим тонкостям. Но хитрый канцлер тотчас изменил свой тон и прибавил самым любезным, радушным образом:

— Наши официальные объяснения этим кончаются, генерал, но князь Меттерних очень рад пожать руку старому знакомому и поговорить с ним по душам.

Со светской улыбкой он предложил удивленному генералу кресло и, усевшись рядом с ним, начал частную беседу, во время которой секретари отошли на приличное расстояние.

— Так вы искренно думаете, генерал, — произнес Меттерних, — что у нового короля хватит силы, чтобы сдержать недовольных и положить конец внешней пропаганде?

— В этом ему все помогут, — отвечал Бельяр.

— Вы так думаете? Я же, напротив, полагаю, что французы, как всегда, увлекаются, а явись какой-нибудь счастливый генерал, красноречивый оратор или ловкий журналист, и вся Франция пойдет за ним. Я не хочу говорить что-либо дурное о вашей стране, но с тех пор, как я канцлер, т. е. 18 лет, ни одно государство не давало столько забот, как ваша Франция.

— Может быть, это происходит от того, что Европа не дозволяет ей делать того, что она желает.

— Вы думаете? А никто у вас не ценит, как мы корректно держим себя относительно Наполеона II.

— Что вы хотите этим сказать?

— Уверяю вас, что французы обязаны питать к нам благодарность. Что было бы с Орлеанским домом, если бы мы дозволили герцогу Рейхштадтскому явиться во Францию? Уже давно его прочат в короли бельгийские или греческие, а теперь вся его семья уверена, что стоит ему показаться во Франции, и будет восстановлена империя. В пользу того ведут интриги Иосиф и Иероним Бонапарты, Ашиль Мюрат и королева Гортензия со своими беспокойными сыновьями. Дело доходит до того, что, право, для спокойствия Европы нам следовало напустить на Францию эту семью, которая не может сидеть спокойно.

— Ваши слова, князь, — заметил с достоинством Бельяр, — звучат угрозой, и вы не должны забывать, что я — представитель короля.

— Нет, извините, — отвечал Меттерних с любезною улыбкой. — Вы не представитель французского короля, и я не канцлер. Мы старые приятели и разговариваем по душе. Ну, успокойтесь насчет герцога Рейхштадтского: он не только не будет государем Франции, но никогда не покинет нашей страны. Это безусловно решено императором. Трагический наследник человека, подвергшего опасности все, что нам дорого, он одиноко окончит свою жизнь в созданном для него убежище. Его семья напрасно ждет его… Но что с вами?

Бельяр встал бледный и расстроенный; глаза его устремились в пространство, словно он видел какой-то призрак.