Успокоившись, Дэвид выпалил спрятанное за неуклюжим приступом смеха признание:

— Боже мой, разве не все об этом мечтают?

— О, нет, вы же… — Элизабет запнулась, и румянец окрасил в алый цвет ее щеки.

Дэвид слишком поздно понял, сколь грубо себя повел, и опустил взор на пачку партитур. Самая верхняя — «До дна очами пей меня».

— Как насчет вот этой? — пихнув запись ей под нос, поинтересовался он.

Элизабет занялась изучением музыкального произведения, румянец постепенно исчезал.

— Думаю, справлюсь, — проговорила Элизабет. — Она спокойная и медленная. Вы поете, мистер Лористон?

Следующим утром Дэвид проснулся в гостевой опочивальне в доме Джеффри. Была она маленькой, но очаровательной, а выходившее на восток окно привлекало внимание к утреннему солнцу. Шторы Дэвид оставил открытыми и теперь нежился в тепле и яркости, что заливали комнату. Закутанный в покрывало, он, как кот, потянулся. Из-за смрадного воздуха и высоких стоявших впритык зданий в Старом городе солнечный свет редко проникал в жилище Дэвида на втором этаже.

По особенностям освещения и пения птиц Дэвид догадался, что еще было рано. Не хотелось своим подъемом причинять неудобства слугам и вынуждать готовить завтрак. Кроме того, лежать без дела, не имея необходимости вставать, одеваться и начинать работу, было приятно.

Как только прошлым вечером Чалмерсы уехали, миссис Джеффри начала подшучивать над ним насчет Элизабет. Какое впечатление она на него произвела? Разве он не посчитал ее превосходнейшей из девушек? Умной и рассудительной? А связи ее семьи будут ему выгодны, разве нет?

Дэвид согласился, но выразил сомнение, что он мог всерьез размышлять об ухаживаниях за дамой, не бывшей ему ровней. «Вздор!» — заявили мистер и миссис Джеффри. Может, у Дэвида пока и не водились приличные деньги, но Чалмерс сумел бы помочь выстроить репутацию. Миссис Джеффри, оценивающе на него глядя и склонив голову вбок, добавила, что ему и так было что предложить. А Джеффри захохотал.

Они отмели все возражения и в общих чертах набросали его яркое семейное будущее. Звучало идеально... или могло бы звучать, если б речь шла о любом другом мужчине. Как он мог сознаться, что его не привлекали женщины? Что он не намеревался жениться?

Он не был наивен. Дэвид знал, что многие мужчины с той же специфической слабостью вступали в брак. Да он и сам об этом подумывал. Было бы удобно иметь жену и семью. Но он постоянно приходил к выводу, что не сможет. Проблема состояла в том, что Дэвид сын своего отца. «Честен до отвращения», — всегда сетовала матушка. Не мог он вынудить себя принести в церкви клятвы, которые не сумеет сдержать. Рано или поздно он оплошает. Эта слабость как больной, вечно нывший зуб.

Воспоминание о последней оплошности все еще было отчетливым. Даже незабвенным. И сейчас оно возбуждало, соблазняло предаться удовольствию в одиночестве.

«Хочу тебя в руке».

Дэвид вздохнул и откинул покрывало, задрав ночную рубашку, обнял разбухший член.

«Хочу взять тебя в рот».

Неспешно Дэвид двигал рукой, упивался щемящим наслаждением и, закрыв глаза, ворошил память.

«Хочу погрузиться в тебя языком...»

Темная узкая улочка, прижавшийся к нему громоздкий мужчина, решительно ласкавший яйца, покусывавший шею острыми зубами. Теплыми губами он сглаживал проступок.

«… и овладевать целую вечность».

По ощущениям прошло не более нескольких секунд, и Дэвид кончил на живот.

После он долго смотрел в потолок, и сожаление остужало его кровь.