Глава 13

Большой дом встретил его темными окнами и звенящей пустотой. Закрыв за собой тяжелую дверь, Тай без сил опустился на пол и откинул голову назад, упираясь в прохладное дерево двери затылком. В голове всплывал разговор с родителями, слезы матери, молчаливый упрек отца. Он чувствовал себя виноватым перед ними, пытался оправдаться, найти нужные слова, но мать перестала слушать едва он заикнулся о том, что не увольнялся из воинских структур. Сколько не пыталась она сдержать слезы, они текли помимо ее воли, в конце концов она заперлась в ванне и не выходила оттуда больше часа. Отец отреагировал спокойнее, но его самолюбие так же было уязвлено, он выслушал все оправдания молча, то и дело подливая в стаканы обжигающий виски, и позабыв о содовой поглощал алкоголь стакан за стаканом. Помолчав еще немного после завершения душеизлияний сына, он спокойно сказал.

— Тай, мне очень неприятно, что ты воспользовался моим положением в обществе, для достижения своих целей, это оскорбительно. Я-то надеялся, что брак с Кэт, хоть и не построен на великой любви, но все же принесет тебе облегчение, и даст твоему сыну возможность жить в нормальной семье, но этого не случилось. Мне очень жаль, сын, что из огня военных действий ты попал в полымя работы под прикрытием. Единственное, о чем я прошу тебя, будь осторожен. Ты не представляешь чего нам с матерью стоили те дни, когда мы считали тебя погибшим, мать все глаза выплакала, боюсь, что второго такого удара ей не пережить. Откажись от опасных заданий, у тебя ведь сын растет, он тебя почти не знает, Тай, не оставляй его сиротой при живом отце. Но как бы там ни было, сынок, я горжусь тобой. Ты хороший человек и отличный сотрудник, не забывай еще быть достойным сыном и внимательным отцом. Я очень горжусь тобой, сынок.

Мать не могла говорить до самого вечера. Она только утирала слезы и то и дело с нежностью смотрела на сына, а потом снова пряталась на кухне под благовидным предлогом.

И вот наедине с собой Тай мог себе признаться, что опасения его отца не напрасны. Его угнетало чувство вины. Оно пожирало его изнутри, точило, словно червяк яблоко, не давало наслаждаться жизнью. Он не мог признаться в этом родителям, он лгал друзьям и врачам. Его боль не отпускала, преследуя его по пятам. Поэтому он напивался каждый вечер до бесчувственности, иначе он не мог уснуть, но даже сквозь алкогольный кумар он слышал звуки выстрелов, слышал крики людей, и распахивая глаза, сжимал кулаки, продолжая сражаться за свою жизнь.

Он резко поднялся. Кровь закипала, сдерживаемая ярость, злость на собственную беспомощность, требовала выхода. Несколько резких ударов кулаками по многострадальным стенам не принесли облегчения. Жажда движения, потребность действия захватывало его все сильнее, он решительно поднялся и отправился в свой домашний тир. Расстреляв несколько обойм из наградного пистолета, но не получив удовлетворения, он отправился в тренировочный зал. На стенах отведенного под ристалище подвала висело холодное оружие: мечи, алебарды, пики, кинжалы, даже несколько боевых топоров, а по центру стояли манекены, на которых навек застыли следы его тренировок. Осмотрев свой арсенал, он остановил выбор на обычном одноручном мече. Несколько раз взмахнул оружием и приступил к отработке связок. Тело повторяло выверенные сотнями тренировок движения без участия разума. А мысли его уносились в далекую страну, возвращая его на десять лет назад, в тот день, когда он мог все изменить. Мог ли? Все ли он сделал? Отпечатки этих воспоминаний, не стерли сотни часов работы психотерапевта, он все еще пытался оправдаться перед собой, все еще пытался убедить себя, что больше ничего нельзя было сделать.

«Его вызвали к командованию, как старшего офицера лучшей разведроты. Ожидая приглашения, он даже не пытался догадаться о новом задании, это было бессмысленно. Их дело выполнять задания, а не размышлять. Накануне они здорово повеселились с ребятами, все были рады новой встрече после непродолжительного отпуска. Для него этот отпуск стал самым счастливым. Он узнал, что скоро станет отцом. Вернувшись, в эту далекую негостеприимную страну, он сразу же поделился радостью со своими друзьями. Их реакция была предсказуема, они столько пережили вместе, стали так близки, эти парни были его второй семьей, его радость, всех вдохновила, каждый считал своим долгом пожать ему руку и поздравить.

— Лейтенант, проходите, — командир даже не поднял глаза на молодого офицера. — Итак, цель у вас следующая…

Внимательно слушая командира, Тай чувствовал, как холодеет все у него внутри. Их отправляли на убой. Он не сомневался, что командованию прекрасно известно о том, что эта операция приведет к гибели всего отряда. Они не могли этого не понимать. Их приносили в жертву, ради оперативных данных.

— Все понятно, лейтенант? Выступаете утром. Завтра. Желаю вашему отряду удачи. Свободны!

И тут Тайрон не сдержался.

— Я не поведу своих людей в это пекло. Неужели вы не понимаете, что это билет в один конец? Даже если нас не перебьют сразу, плена нам не избежать. Я не готов рисковать жизнями своих людей, сэр.

Командир поднял на него злые глаза.

— Как вы смеете, лейтенант, подвергать сомнению решения командования? Вам совсем не дороги ваши нашивки? Так это просто решить, лейтенант. Если вы не поведете людей на выполнение задания, это сделает другой офицер, лояльный командованию и послушный приказам, а вас ожидает трибунал. Выбор за вами, лейтенант. Или вы завтра возглавите отряд, или вернетесь домой с позором и будете ожидать военного расследования и приговора, как военный преступник и как предатель!

— Предатель? Я пытаюсь спасти жизни наших граждан, наших солдат, людей, которые добровольно служат своей стране! Это бессмысленная растрата ресурсов. Два десятка высокопрофессиональных обученных подготовленных разведчиков, погибнут выполняя бессмысленное задание. Разве не это преступление против народа и страны? Я не поведу людей на смерть, мне плевать на звания и нашивки, но я не стану подчиняться таким приказам!

— Разжалован! — выкрикнул командующий. — В карцер! Следующим рейсом с позором отправитесь домой, рядовой, дожидаться своего суда!

— Как скажите, — козырнул Тайрон, отвернулся от него и вышел в душную ночь.

Он успел добраться до своих ребят и предупредить их, успел передать сообщение, но не успел убедить их в правильности своего поступка. Его арестовали на глазах его людей и вывели из расположения, заломав руки.»

Тайрон остановил замах в верхней точке и бессильно уронил меч, вытирая тыльной стороной ладони пот, катящийся в глаза. Сжимая зубы, он застонал и отбросил легкий меч, заменив его тяжелым двуручным мечом. Мышцы немели при каждом движении и грозили разорваться от напряжения, но ему было все равно, то что терзало его было страшнее физической боли.

«Ночь он провел в мыслях о своем поступке. Он зря не сдержался. Если бы он согласился выполнить приказ, а не устроил открытый бунт, он был бы сейчас с парнями, они бы обсудили все и приняли решение, возможно, они смогли бы что-то придумать, а теперь… Он бросил своих. Он подставил их. Они умрут по его вине, пока он сидит здесь, в темной сырой яме, предназначенной для военнопленных. Он кричал, требовал немедленного разговора со своими бойцами, с командованием. Но его никто не слышал, или делали вид, что не слышат. В этой чертовой дыре уже давно привыкли к тому, что у солдат сдают нервы. Вот только у него не было срыва. Его рассудок не помутился, наоборот, теперь он все видел гораздо четче и понимал гораздо лучше. Они пришли в чужую враждебную землю, со своими правилами, со своими законами. Они пытались навязывать свою правду людям, которым было плевать на них, у которых было свое виденье, своя правда, своя история. Впервые он задумался о том, чтобы делал он, если бы вот так, как теперь делают они, кто-то вторгся на его землю и попытался навязать ему свои идеи, может быть и более правильные, но совершенно чуждые. Он бы тоже взял в руки оружие и защищал свою семью, свой дом, свои идеи. Их враги не были жестоки, они не вторгались, не наваждали, не захватывали, они дрались и умирали за свой мир, иной, не такой, как хотелось завоевателям, но от этого не плохой, просто другой. Тайрон метался от стены к стене и бил по ним кулаками. Все было бессмысленно. Как они были глупы, как они были самонадеяны, как они были жестоки и недальновидны. Видимо, за то время, что их не было, что-то изменилось в худшую сторону. Вся их „освободительная“ операция давала трещину, оэтому и нужна была эта безумная разведка боем. Видимо, враги уже подошли слишком близко, и теперь под ударом мог оказаться их лагерь, их база, а это значит, что живым отсюда не уйдет никто, не будет больше полета домой, не будет спокойных семейных посиделок, не будет даже суда и позора. Но это и к лучшему, только бы не затягивали, лучше было пойти на верную смерть и умереть в бою, чем мучительно ждать в заключении. Все они уже мертвы. Вон как тихо в пустыне, даже ветер стих, не слышно даже зверей.