Глава 4

В боку болело. Ныло и мозжило плечо, жгло ребра. Кай облизал сухие губы, попытался сглотнуть — горло драло, как теркой. Левая рука шевелиться не желала.

Он приоткрыл глаза, с трудом разлепив ресницы, и тут же прижмурился снова. Был ясный день, солнце разгулялось, и в просторной комнате всюду зияли голубые квадраты чистого неба — окон много, решетчатых, часто переплетенных.

В кои-то веки было тепло. Весеннее яркое солнце заливало помещение, и в полосах света поворачивались редкие пылинки.

Кай поглядел на сводчатый потолок над кроватью — он лежал в нише у стены — увидел полустертые изображения каких-то длинноволосых старцев со свитками в руках и на мгновение испугался, что помер и попал в рай.

Потом он вспомнил, что рай ему, в силу некоторых обстоятельств, никак не светит, немного успокоился, зашевелился и попытался сесть. Острая боль в боку оборвала попытки двигаться.

— Лежи-ка, прыткий, — послышалось над головой.

К изголовью подошла смутно знакомая женщина, в аккуратном голубом платье, сером переднике. В руках у нее темнела деревянная плошка с чем-то горячим — над краями поднимался пар.

Кай потянул носом — может еда? — но ничего не почуял.

— Еще и насморк, — заметила лекарка, не отводя зеленовато-серых спокойных глаз. — Получил по башке, ребра поломаны, глотка распухла. Откуда ты такой?

— Из веселого дома, — зло просипел он и отвернулся лицом к стене.

На койке была постелена суровая простыня, тощая подушка обтянута наволочкой.

За спиной помолчали.

— У меня очень много дел, — сказала женщина с плошкой. — Нет желания тебя уговаривать. — Она подсунула ладонь ему под голову, приподняла. — Пей.

Кай подумал немного, взял плошку здоровой рукой и начал торопливо глотать тягучий отвар, зло зыркнув на настырную лекарку.

— Ого, — сказала она. — Какой взгляд. Огонь! Не ты ли валялся ночью на пороге, гремя костьми? До горшка слезешь? Или утку принести?

Кай сунул ей опустевшую посудинку и откинулся на подушку. Его лихорадило.

Женщина, как ни в чем не бывало, повернулась спиной. У нее были красивые русые косы, подобранные и прикрытые полотняной косынкой.

— Надумаешь про горшок — позови.

— Мымра, — одними губами сказал Кай.

Ему было ужасно худо…

…На улице заорали грубые голоса. Кай со стоном перевернулся на бок, поплотнее натянул на голову плащ. Из-под шикарной, отороченной соболем ткани в золотых ирисах, торчали грязные сапоги.

— Вентиска! Эээй!

— Нууу….

Одна ставня обломилась и висела косо, во вторую забарабанили. Получилось плохо, тихо — загрохали ставней о стену.

Кай взвыл и скатился с топчана на пол, стукнув локтями и коленками. В окно просунулась кривая разбойничья рожа с темными сосульками волос.

— Это! Посольство к тебе, вот!

— Заноза! Отстань… — промычал парень, опираясь спиной о топчан и кутаясь в свою роскошную меховую тряпку. — Убью.

— Почтительно просят, — сообщила рожа и скривилась от почтения на другой бок.

В дырку окна тянуло холодом, хлипкие рассветные сумерки лились, как сопли. Сырые углы хибары заиндевели.

— Голова болит.

— Так девки сейчас рассолу… твое лордское высочество… только вставай, потому как Мотыга и Клык просили… нижайше…

— Рассол неси!!! Уууйй… — из сверкающих тускло складок выкопалась иззелена смуглая рожица с темными кругами под глазами. — Заноза, не зли меня.

Полуоторванный ставень аккуратненько прикрыли, протяжно взвизгнув петлей.

Кай зажмурил глаза и попытался представить, что его здесь нет. Только что же снилось… что-то хорошее… что ж так холодно-то!

Мрачная страховитая девка принесла кувшин с рассолом. Кай сладостно застонал и выхлебал треть единым духом. Встряхнулся, как скворец — в волосах затряслись мелкие бусины, скатный жемчуг, цветные лоскуты в мелких косицах — швырнул плащ на топчан и вышел на улицу, зевая и обхватив себя руками за плечи.

Деревню затянуло туманом, чернела покосившаяся изгородь, во дворовом очаге дышали еще теплые угли.

Кай поскользнулся на поеденных временем ступенях и выругался, цапнув рукой подпорку навеса. Рука была загорелая и чумазая, с засохшей царапиной.

Терпеливо ждущие темные тени у дома встрепенулись. Заноза стоял там, с пришельцами, что-то им втолковывал. Кожаная куртка топорщилась коробом. Низкие, сумрачные голоса отвечали.

Найлы.

Высокие, худые, волосы текут, как смола. В черных одинаковых плащах — как полночью выплюнутые.

Кай привычно вздернул подбородок, глянул свысока.

"Лучше с крыльца не спускаться, их главарю я достану ровно до подбородка", — подумал он. Усмехнулся краем рта и скрестил руки на груди.

Неровные застежки на рукавах — переделаны из колец с каменьями.

Правый рукав прожжен угольком.

Найлы стронулись с места, как стая молчаливых воронов, слетелись к крыльцу, разглядывали, не таясь.

Землистые безбородые лица, сжатые губы, тени под скулами, глаза — как черные угли из-под густых бровей.

Кай глянул милостивее.

Найлы молча ждали, то ли знака, то ли еще чего — черт их разберет. Среди набежавших к знамени с кобыльим черепом головорезов случались и с северной границы.

Заноза проник в хибару, завозился там, выволок чертов плащ, заботливо накинул парню на плечи.

Кай медленно сложил в уме найлское приветствие, заговорил, стараясь растягивать гласные по северному.

Нахватался за год.

Кто только не бежал под руку болотного лорда: с королевских земель, из Этарна, из Тесоры, из Перекрестка, с той стороны Сладкого моря… попадались выходцы с южного побережья, смуглые и темноволосые, и инги с далекого севера — рыжие, веснушчатые, закутанные в меха.

Рваные, грязные, со сбитыми ногами или в дорогой обуви, снятой с убитых, с руками в крови, в немыслимой одежде, косорылые, клейменые, выблядки, маркадо, бывшие каторжники, опальные нобили — они пробирались в элейрские топи, чтобы поглядеть на чудо. Поглядеть, содрогнуться от сладкого ужаса, а потом упиться свободой, как волк упивается кровью.

"На болотах, говорят, разбойный бог во плоти гуляет. Поведет бровью — осыпаются стены замков, добро само выпадает из сундуков, нобили от страха потеют золотом, купцы — серебром, крестьяне — медью. Сладкое мясо, душистое вино — нечего больше желать!"

Вот и эти тоже.

Пялятся, как на расписного. Ни слова в ответ.

За оградой маячит светлая башка и зеленая куртка Клыка, ждет, что Кай тут начнет распинаться перед пришельцами, завлекать их болтовней.

Кай смутно помнил, что у найлов в ходу сложные речи, но голова у него гудела, и слова застревали еще в желудке. В носу хлюпало.

— Там со вчера вроде козу варили, — буркнул он, спускаясь и проходя мимо. У замирающих углей стоял котел. — Валяйте угощаться.

Клык услышал, перекосился, даже вроде плюнул с досады. Кай зло улыбнулся, и ему сразу полегчало.

Найлы переглянулись и подошли к костру, двое — носатые, узкомордые — своротили с котла крышку.

Запах остывшей похлебки ударил в нос, в вареве белели хлопья жира, торчали костями кое-как разрубленные куски.

Козу вчера выволокли из хибары и тут же прирезали, потому что Каю приспичило поесть супу. Хозяйка, уродливая старуха, замотанная в коричневые лохмотья, готовить наотрез отказалась и заругалась. Ее страховитая то ли внучка, то ли дочка вообще куда-то сгинула. Заноза накостылял вредной бабке по шее и взялся варить сам. Кай его стряпню так и не попробовал, потому что вечером набрался пьяным и заснул.

А с утра и вовсе не хотелось. Пускай найлы жрут, наголодались в болотах, как волки. Вон как обтянуло скулы. И остывшее мясо им нипочем.

Чинно расселись, вылавливают, что приглянулось. Жирный сок стекает по пальцам, запястьям.

Бабкина дочка или внучка, черт ее разберет, которая с рассолом приходила, выглядывала из-за угла халупы. Волосы светлые, как пакля, сверху рогожный капюшон. И чего это недовольна? Платье не помято, не порвано, синяков не видать.

Заноза козу зарезал, а шкуру и голову бросил вместе с кишками. Может девка из-за этого дуется? Лучше бы суп вчера сварила, дура, лентяйка.

Кай улыбнулся и подмигнул, причмокнув. Девицу как ветром сдуло. Найлы поглядывали непонятно, ели. Заноза бубнил в халупе, бабка костерила его басом.

"За каким чертом сам поехал за харчами", — тоскливо подумал Кай. Правда, в полной сквозняков крепости сейчас было еще паскуднее.