Большим спросом пользовался клюквенный экстракт. В нем мы видели профилактическое средство против цинги, которую всегда надо ожидать, когда пищевой и климатический режим резко меняются против привычного. Центр доставлял нам клюквенный экстракт, и каждый пограничник, идя в наряд, брал с собой один-два флакона. Нетрудно представить себе, какое удовольствие получал боец и от кружки кисло-сладкого кок-чая (зеленого чая) после длительного перехода по жаре.

В те годы хорошая керосиновая лампа (16- или 30-линейная) в большой степени определяла уют. Электричества у нас не было, а жизнь в вечернем полумраке — скучное дело. Свет в комнате веселил душу. Командование погранотряда заботилось прежде всего о хорошем освещении ленинских комнат, где пограничники обычно проводили свой досуг. Но если здесь лампы выручали, то в другом выручить не могли: для киноаппарата требовалось электричество.

Вначале на весь погранотряд (протяженность охраняемой им границы достигала 1000 километров) было две-три кинопередвижки. Лишь через год-два мы так разбогатели, что дали каждой комендатуре по одной. Кинопередвижка помещалась в двух конных вьюках: в одном — киноаппарат, в другом — генератор со специальным станком. Груз равномерно размещался по обоим бокам лошади. Пограничники заставы поочередно крутили далеко не совершенный движок, а киномеханик пропускал ленту. Размер экрана едва достигал 1,5 квадратных метра.

Киномеханик в пограничной жизни был важной персоной, от него во многом зависела культурная жизнь на заставе, и трудился он много. Изо дня в день, из месяца в месяц передвигался верхом на коне от заставы к заставе с киноаппаратом и двумя кинокартинами, демонстрируя одну при следовании «туда», а другую — «обратно». Иногда ему приходилось по два раза пропускать картину, чтобы обслуживать тех, кто накануне был в наряде. В журнале учета киносеансов обязательно расписывался начальник погранзаставы, отмечавший и число сеансов и число людей, присутствовавших на них.

Нередко пограничники устраивали конно-спортивные соревнования, в которых участвовали и туркменские наездники. А в местных национальных праздниках, сопровождавшихся массовыми конными заездами, участвовали и советские пограничники. Надо признать, что туркменские лошади всегда оказывались более выносливыми и быстрыми. Я уже не говорю о достоинствах такой необыкновенно красивой породы здешних лошадей, как ахалтекины.

В 1935 году по всей стране газеты возвестили о конном пробеге туркменских джигитов по маршруту Каракумы — Москва. Возглавлял его пограничник Семен Петрович Соколов, бывший начальник каракумской погранзаставы Джей-Рали. Джигиты были приняты в Москве К. Е. Ворошиловым и М. Н. Тухачевским и награждены правительством за выдающийся успех.

Семен Петрович Соколов — позднее полковник в отставке — один из тех, кому в первые годы Советской власти было доверено несение личной охраны В. И. Ленина. В январе 1924 года С. П. Соколов одним из первых встал на пост у Мавзолея Владимира Ильича.

Между командованием погранотряда, погранкомендатур, погранзастав и местными организациями были самые дружественные отношения. Местные жители, городские и сельские, с одобрением говорили о том, как представители погранвойск осуществляют принципы ленинской национальной политики, не допуская каких-либо великодержавных замашек. Дружбу с пограничниками ценили и туркменские руководящие работники.

За годы работы в Туркмении меня избирали в состав Керкинского окружного комитета партии, Керкинского окружного исполнительного комитета Советов. Я состоял членом партийной тройки ЦКК по Марыйскому району, был делегатом Всетуркменского партийного съезда.

С гордостью и признательностью ношу орден Красного Знамени Туркменской Советской Социалистической Республики, которым меня наградило туркменское правительство за борьбу с басмачеством и участие в общественно-политической жизни.

Зимой 1932/33 года меня назначили на должность начальника и комиссара Ташкентской пограничной радиошколы. Она готовила радистов и электромехаников для пограничных войск Европейской части СССР и для всей Средней Азии. Начальник войск округа Н. М. Быстрых, напутствуя меня, сказал:

— Вам предстоит выполнить приказ партии: большевики должны овладеть техникой. Беритесь смелее за новое дело!

Не так это просто — командовать частью и самому обучаться такому сложному делу, как радиослужба. Наряду с организацией учебного процесса надо было еще руководить строительством огромного учебного корпуса, курсантского общежития, а также двух домов для начальствующего состава.

Это было для меня первое и, пожалуй, наиболее серьезное испытание на организаторскую зрелость. Впервые мне пришлось почувствовать всю ответственность командира-единоначальника. Одно дело — критиковать командира «со стороны» за те или иные неполадки, не неся формально личной ответственности, другое — самому отвечать за все: за боевую и специальную подготовку, за партийно-политическую работу, за моральное состояние части, за хозяйство и быт людей, заблаговременно думать о приближении зимы и заготовке топлива, овощей на предстоящий год, а весной организовывать ремонт жилого фонда, техники. Хорошая воинская часть не может обходиться без подсобного хозяйства, и руководство им составляет также заботу командира.

Разумеется, у командира есть помощники по различным отраслям работы. Но разве может его беспокойное сердце не откликаться на повседневные трудности и нужды? Быть командиром части — это значит брать на себя львиную долю ответственности за действия и жизнь всех своих подчиненных, не всегда имея притом уверенность, что тебя правильно поймут и поддержат в трудную минуту «сверху».

Никак не ожидал, что такое множество щелчков посыплется на меня в первую же пору руководства частью. До этого на протяжении 14 лет службы в армии я не имел ни одного взыскания, а за два с половиной года командования школой, несмотря на то, что последняя превратилась в образцовую воинскую часть в округе, я умудрился получить четыре выговора!

Поводов для взысканий было сколько угодно.

Сорвалась лошадь с привязи, наступила ногой на оборвавшийся провод под током и тут же погибла — начальнику школы выговор. До этого случая я не знал, что лошадь мгновенно погибает даже от 50 вольт напряжения в сети. Она сама является носителем большого электрического заряда. Темной ночью, особенно в сильную грозу, от лошади отскакивают огромные искры, и больше всего от ее гривы — это мне приходилось неоднократно наблюдать во время ночных поездок по границе.

Курсант сорвал яблоко в саду колхозника-узбека, проезжая верхом на лошади мимо его усадьбы, — начальнику школы выговор за плохое воспитание подчиненных. А ведь сколько раз мы настойчиво разъясняли, как важно строго соблюдать правильные взаимоотношения с местным населением вообще, особенно с теми колхозниками, на участках которых размещались радиостанции школы (таких станций было больше 100).

Из окружного склада получили соленую рыбу взамен мяса, сварили суп, а рыбу выдали на второе блюдо. У нескольких курсантов расстроились желудки — начальнику школы выговор за плохой контроль пищеблока.

Фельдшер наш любил выпить. Однажды, напившись, он отсутствовал три дня и его нигде не могли найти — начальнику школы выговор за… И т. д.

Разумеется, и начальник школы не оставался безучастным к тем или иным правонарушениям, он реагировал на них «по административной и общественной линиям».

Я чувствую, что вторгаюсь в недозволенную для критики область. Но что скрывать? Не раз в то время я думал о том, как важно беречь авторитет командира не только ему самому, но и начальникам, стоящим над ним.

Годы командования радиошколой явились и для меня самого школой — и не только в смысле умения командовать отдельной частью. От меня требовалось овладевать техникой. Где же можно было лучше, чем здесь, решать эту задачу!

Моим первым заместителем был начальник штаба школы М. М. Монасевич — большой специалист в области радио; он охотно согласился преподать мне основы электротехники и радиотехники. Для занятий мы отвели два часа в день, чаще всего по утрам, с 8 до 10 часов. Настойчиво занимаясь, я получил месяцев за шесть общее представление об этих дисциплинах. Другой мой подчиненный — А. Г. Сурин — обучал меня работать на ключе по азбуке Морзе. В кабинете у меня был ключ, каждую свободную минуту я на нем упражнялся и вскоре стал принимать на слух и передавать 50–60 знаков в минуту, что тогда считалось удовлетворительным. Я мог теперь с большим пониманием дела присутствовать на занятиях с курсантами, а следовательно, более уверенно руководить радиошколой.