Главным из них был: а возможно ли такое вообще? Ответ гласил: да, возможно, но работа громадная, а потому крайне дорогая. Такое устройство должно проектироваться, конечно, жидкостным (этот подход давал наилучшую экономию по весу), имея вес на старте не менее сорока тонн (скорее больше). Габариты изделия были источником жестоких споров. Но все эксперты сошлись во мнении, что высота должна составить не менее двадцати пяти метров.

В ответе на вопрос о возможности военного применения такого устройства эксперты разошлись во мнениях. Часть из них утверждала, что военного назначения у подобной ракеты нет и быть не может: слишком тяжела. Гигантский вес требовал запускать ее лишь с одного места: подготовленного ракетодрома. А отсюда следовала уязвимость на старте. Второй явный недостаток состоял в том, что подобное изделие должно быть более чем дорогим. Все чисто военные задачи, которые могли решаться с его помощью, допускали использование более дешевых средств. Более осторожные эксперты предположили, что очевидного боевого значения ракета пока что не имеет, хотя в будущем таковое, возможно, найдется. При этом один из команды заметил, что можно представить себе картографирование с орбиты, если только удастся решить проблему передачи на Землю снимков высокого качества.

Третий заданный фюрером вопрос был сравнительно прост: каковы могут быть сроки разработки? Ни один из экспертов не выдал цифру менее семи лет. Эта оценка подтверждалась содержанием запроса русских: они предлагали заключение контрактов на три года с возможностью продления до семи лет.

Напрашивался четвертый вопрос: а какова возможность, что русские используют часть наработок немецких ракетчиков и создадут боевые ракеты? Но ответ на него уже имелся. Несмотря на высочайшую квалификацию германской команды, занимавшейся этим направлением, им пока что не удалось создать ничего, что стоило бы гигантских денег, которые уже ушли, и еще большей суммы, которую лишь предстояло истратить.

Вождь немецкой нации полагал самого себя превосходным специалистом по подбору кадров. Вот почему он подумал: если русские рассчитывают на семилетнюю программу, то тем самым предполагают, что ничто им помешать не может. В этом они могут оказаться неправы. Еще какие могут появиться помехи. Но если предполагается именно такая ориентация проекта... да, тогда следует предложить им энтузиастов именно космической техники. Есть у Дорнбергера такие? Конечно. Тот же выскочка фон Браун. Или молодой инженер Грёттруп - только что закончил университет и попал в команду, а уже вслух сожалеет о том, что фюрер не дает денег на космические ракеты. Пусть едут, но без семей. Оговорить в контракте ежегодные отпуска. Лучше, конечно, каждые шесть месяцев.

В результате Вернеру фон Брауну и еще нескольким его соратникам было сделано предложение, от которого никто из них не отказался.

- Кто там? - спросил женский голос из-за запертой двери.

- Посылка для Михаила Афанасьевича и Елены Сергеевны от инженера, - ответил хорошо запомнивший приказ сержант госбезопасности.

Булгакова (а это была именно она) почувствовала ледяной холодок, прошедший по спине, но справилась с голосом.

- Входите.

Это прозвучало спокойно. Во всяком случае, Михаил Иванов не услышал никаких признаков волнения.

Тут же к входной двери подошел и сам Булгаков. Пожалуй, он был заметно бледнее жены.

Первое, что бросилось в глаза супругам: бумажный пакет изрядного размера в левой руке сотрудника органов. Впрочем, посылка не выглядела тяжелой. Правой рукой тот козырнул.

- Получите.

Из большого пакета появился другой, поменьше.

- Это лекарства.

Михаил Афанасьевич явно хотел что-то спросить, но получил незаметный удар локтем в бок от любящей жены.

- А вот это инструкции к ним.

Елена Сергеевна чуть удивилась немалому количеству бумаг в желтой картонной папке, но решила, что объяснение этому содержится в них самих. Вряд ли имело смысл расспрашивать об этом посыльного.

Ее муж удивился куда больше. Во-первых, само словосочетание 'инструкция к лекарству' прямо резало слух. Как профессиональный врач Булгаков привык к тому, что правила приема назначает тот, кто выписал рецепт. На этот счет никаких особых бумаг пациенту в те времена не давали.

- И еще приказано передать на словах. Он не сможет вас навестить в ближайшее время. Занят будет, - последняя фраза, по мнению Михаила Афанасьевича, прозвучала деланно-небрежно. - Потому желает здоровья, чтоб подольше сохранять, значит, а также просит содержать бумаги в полном порядке. Сказал, что вы знаете, какие. На этом все. Мне пора.

Посетитель еще раз козырнул и вышел.

Надо отметить, что сержант Иванов спускался по лестнице в превосходном настроении. Он доставил пакет. Он сказал те слова, что было приказано сказать. Ну, почти те.

Несколько иначе чувствовали себя обитатели квартиры.

Почему-то жена первым делом кинулась разбирать пакет с лекарствами. Движения ее были нервными, хотя причин для волнения не существовало. Все содержимое было необыкновенно аккуратно уложено в пачки, каждую из которых отправитель окольцевал тонкими резиночками. Скорее существовала причина для удивления: часть надписей была сделана на иностранных языках, среди которых Елена Сергеевна узнала немецкий и французский.

Михаил Афанасьевич бросился читать то, что посланец назвал 'инструкциями'. Тут пришлось по-настоящему удивиться.

Текст на всех до единой бумажках был необыкновенно крупным. Жаловаться на это не стоило: зрение у Булгакова уже начало садиться. Но он мгновенно понял, что на пишущей машинке такое сделать невозможно. Ну не существовало машинок с таким шрифтом! К тому же в тексте были причудливо перемешаны слова на русском и других языках. А типографский набор Булгаков мысленно отверг: его писательское чутье твердо говорило, что напечатанное просто переписано с каких-то иных документов. Причем даже внимательный просмотр не позволил выявить какие-либо даты. Единственными зацепками были фразы в конце каждой инструкции, гласившие нечто вроде: 'Данное лекарство годно до января 1941 года.'

Но еще больше удивило содержание бумаг. Подробнейшим образом были расписаны не только состав, но и симптоматика и другие, чисто медицинские показания к применению, побочные явления, несовместимость. На памяти доктора Булгакова такое никем не практиковалось. И уж совсем ни в какие ворота не лезли названия лекарств. Таких просто не существовало. Не было их. Нигде.

Михаил Афанасьевич отошел от стола, уселся на диван, закрыл глаза и потер ладонями виски. От размышлений его отвлек голос жены:

- Пожалуй, стоит их переложить в отдельную коробку, и бумаги эти туда же.

По абсолютно непонятной причине эта вполне обыденная фраза дала сильнейший толчок мыслям. Взгляд светлых глаз стал точно таким, с каким Елена Сергеевна уже давно была знакома: пронзительным и понимающим.

- Я догадался. Пересмотрел все эти лекарства и догадался. Ни одного знакомого! Не единого! Даже ничего похожего на то, что я знал. А ведь совсем недавно проверял для собственного случая 'Nachschlagewerk für Medikamente'²⁴ , самое свежее издание, тридцать шестого года. Понимаешь? Эти лекарства - таких нет и быть не может. То есть... - тут Михаил Афанасьевич нервно глотнул и, наконец, высказал то, что никак не лезло на язык, - все они не от мира сего. Значит, и он тоже. И отсюда же то, что он знает о романе. Ведь читал!

В комнате нависло густое молчание. Но не тяжкое, случающееся на похоронах и поминках, а молчания напряженного размышления.

Первой заговорила жена:

- Да, он не от мира сего. Но об этом нельзя написать. И об этом нельзя говорить.

- Тогда... тогда надо последовать просьбе. Привести наши БУМАГИ в порядок.

- Да, конечно. Завтра и займемся. - Тут последовал неожиданный поворот женской логики. - От сердца надеюсь, что лекарства тебе помогут.

- А я от сердца надеюсь, что ему не попадет за эту помощь.Теперь я понимаю, как ты была тогда права. Он наверняка пошел против воли того, кто его послал.

Оказалось, что ехать в Ленинград все же чуть преждевременно. Рославлев напросился на прием к своему непосредственному начальнику Серову. Речь шла о возможных проблемах с транспортом.