— Не дом, а домина! — с восторгом прошептал Прошка. — Клуб получится хоть куда!..

Неожиданно в ограде возникли голоса. Выглянув из-за простенков, мы увидели отца Сидора и косоглазого пономаря Лукьяна. Они медленно двигались к главному входу в церковь. И о чем-то спорили. Поп — мягко, елейно, а пономарь — густо и отрывисто. Напротив школы остановились, и отец Сидор сказал:

— Вот жалуешься, сын мой. А обязанности свои плохо блюдешь. И о хозяйстве церковном не радеешь. Пошто окно школы открытым оставил?

— Как же открытым, ежели ноне было заперто? — прогудел Лукьян. — В аккурат поутру наведывался. Все было чин чином. Не иначе кто открыл, сатану ему.

— Так пойди закрой, — предложил поп. — Да хорошенько.

— А как закрыть-то? — угрюмо возразил Лукьян. — Ключи-то у Комарова.

— А ты влезь в окно и запри оттуда.

— Ишь ты какой, батюшка! — хохотнул пономарь. — Думаешь, молебен тебе? Заучил и бубни. А тут соображение требуется. Ну, влезу, запру оттудова, а сам куда денусь? Двери-то — на замке.

— Тогда хоть так прикрой, — терпеливо предложил отец Сидор. — Чтобы ветром стекло не разбило.

— Прикрыть можно, — согласился Лукьян. — А только я хотел сказать. И зачем это вы бережете такую громадину? Отдали бы на мирскую потребу. И лишние хлопоты — с плеч.

— Не торопись, сын мой, — остановил пономаря поп. — Здание это еще послужит святой вере.

— Да чем же послужит-то?

— Не вечно будут царить антихристы. Услышит господь и наши молитвы. И тогда тут опять воскреснет рассадник божий.

— Эк куда хватил, батюшка! — изумился Лукьян. — Услышит молитву. Как же, дожидайся. Десять лет не слышал, а теперь и подавно не услышит.

— Не богохульствуй, сын мой, — предупредил поп. — И терпи. Ибо в терпении — спасение. И старайся во славу божию.

— Ладно, — хмуро перебил Лукьян. — Буду стараться. Да только за старание мзда положена. А то не по-божески получается. И ты грех на себя берешь, батюшка. С Комаровым и Лапониным снюхался. А меня обносите. Это меня-то, страждущего и жаждущего. Разве ж господь так велит?

— Знаешь что? — вдруг рассвирепел отец Сидор. — Иди-ка ты к… Что я тебе послушник какой?

Страждущий, жаждущий. Да мне-то что за дело? Требуй с Комарова и Лапонина. Они и меня надувают. А ты пристаешь, как банный лист. Будто я не простой смертный, а бог Саваоф… — И торопливо, словно опомнившись, перекрестился. — Прости, господи. Дьявол вводит во искушение…

И, бормоча что-то, поплыл к железным вратам храма. А Лукьян с минуту озабоченно смотрел перед собой. Потом смачно сплюнул и двинулся к школе. Взобравшись на фундамент, он взялся за створки окна и проворчал:

— Все на господа уповают. А сами карман набивают. Жулики, как на подбор. Один я честный и то дурак…

Он закрыл раму, кулаком постучал по ней, точно грозя нам. Затем неуклюже сполз с фундамента и тоже поплелся в церковь.

Когда он скрылся, Прошка с возмущением сказал!

— Слыхал, о чем мечтает? Господь услышит молитву. И тут опять будет рассадник божий. Чего захотели, а!..

Перед глазами моими вдруг промелькнула картина. Это было не так уж давно. Церковноприходская школа еще продолжала одурманивать ребят. Закону божьему учил здесь отец Сидор. Нет, не учил, а всеми силами вбивал в наши головы святые бредни. Вбивал в прямом смысле. Не было урока, чтобы по чьей-либо голове не прошлась поповская линейка.

И вот как-то, рассказав о рождении Христа во хлеву Вифлиемском, отец Сидор спросил, оглядывая нас маленькими колючими глазами:

— А ну-ка, дети, кто знает, кто была дева Мария?

И неслышно поплыл между партами, переваливаясь в стороны. А мы молчали. Молчание тревожно затягивалось. Еще немного, и поп сам вызовет кого-нибудь. И заставит отвечать. А потом огреет по голове линейкой. И даже не скажет, за что.

Тишину разрезал звонкий голос Андрюшки Лисицина:

— Я знаю, батюшка, кто была дева Мария!

Андрюшка не отличался знанием божественной азбуки. Ему ничего не стоило перепутать Адама с Ноем и Голгофу с Вифлиемом. Потому-то мы со страхом уставились на него. Но Андрюшка держался уверенно, даже озорно. Вскочив с места и вскинув голову, он выпалил:

— Дева Мария, батюшка, это Мария Магдалина!

Хохот зазвенел в окнах. На этот раз Андрюшка перещеголял самого себя. И спутал непорочную богоматерь с великой грешницей. Было над чем посмеяться. Но смех так же погас, как и вспыхнул. Над Андрюшкой взметнулась линейка. Послышались частые удары. Поп вкладывал в них всю силу. И линейка разлетелась на части. Тогда отец Сидор, засучив рукава рясы, со всего размаху ударил Андрюшку кулаком. Тот вылетел из-за парты и грохнулся на пол. Но тут же вскочил и, закрывшись руками, выбежал из класса.

Расправа с Андрюшкой взволновала родителей. Даже богомольные и те отказались посылать детей в церковноприходскую школу. Вскоре она и совсем закрылась. А мы с радостью перекочевали в «земскую», где не было закона божьего. Что касается отца Сидора, то он едва не угодил под суд. Спас попа мельник и церковный староста Комаров, у которого были в райцентре свои люди. Помог и косоглазый пономарь Лукьян. Задобрив родителей Андрюшки подарками, он уговорил их простить батюшку.

Вспомнив обо всем этом, я уверенно ответил Прошке:

— Пускай мечтает преподобие. А только мечте его не сбыться. Скорее свинья попадет на небо, чем вернется старое. А что до рассадника, то он будет тут. Только не божий, а наш комсомольский.

Вечер с каждой минутой сгущался. Мимо проплыло стадо коров. Выстрелами прозвучали хлопки пастушьих кнутов. Над колокольней в последний раз с клекотом прокружили галки. Мы неслышно прошмыгнули в квартиру, спустились из окна в черемуховые заросли и через боковую дверь в ограде выскользнули на площадь.

Наши только что закончили работу на огороде. Мать гремела на кухне посудой, готовя ужин, а Нюрка доила корову. С база доносилось мерное журчание молока. Отчим сидел на завалинке и попыхивал трубкой. После работы он любил вот так посумерничать. И только Дениса не было дома. Братишка убежал к дружкам. И наверно, во главе «красных» уже атаковал «беляков»…

Мать освободила меня от домашних дел. Она смирилась с тем, что я сделался общественником. И даже потихоньку гордилась этим. Односельчане-то нередко обращались к сыну с просьбами. Да и надеялась, что рано или поздно и мне положат зарплату. Нельзя же, чтобы человек за так трудился. И лишь одно переносила с трудом. Я без креста садился за стол, без креста вставал из-за стола. Каждый раз в таких случаях она хмурилась, громко вздыхала, но все же удерживала себя.

Я подсел к отчиму и рассказал о перебранке между попом и пономарем. Тот довольно ухмыльнулся и спросил, как это мне удалось подслушать. Поняв, что проговорился, я признался:

— Школа без дела пустует, а молодежи собраться негде. И это в то время, когда культпоход начинается…

Отчим попыхтел трубкой и сплюнул чуть ли не на середину двора.

— Да-а, — протянул он, скомкав бороду в кулак. — Клуб выйдет что надо. Такой, что закачаешься. Материал-то первосортный. Весь до бревнышка дубовый… — Он снова звонко почмокал губами и с шумом выпустил дым в усы. — Хорошо помню, как строили. Всем обществом старались. Да и как было не стараться? Для своих же детишек. Я в то время как раз в волости работал. Гляжу, являются ходоки. Так, мол, и так. Помоги, посодействуй. Детишек желаем вразумлять. Одной земской не хватает. Вот и порешили новую строить. Ну, я взялся за это дело. Начальству доложил, слово замолвил. И закрутилась карусель. Да только остановились не там, где надо. Поп, будь он неладен, встрял в историю. Земская, говорит, имеется. Давай церковноприходскую. Будем, говорит, не только к наукам, а и к богу любовь прививать. Вот так, стало быть, дело повернулось. Я, понятно, к начальству. Не для поповской брехни, говорю, народ на большие траты решился. Просвещать, а не затуманивать ребятишек люди намереваются. А начальство косится на меня, как на бунтаря какого, и дает приказ: разрешить церковноприходскую. Что тут поделаешь? Почесали мужики затылки и сдались. Лучше уж церковная, чем никакой. Собрали денежки, купили лес и своими руками отгрохали сруб.

— А церковь-то помогала? — спросил я, радуясь тому, что услышал. — Деньгами или еще чем?