Вместо роскошных длинных волос теперь были короткие, даже не достававшие до плеч. Ын Ха сама не знает, как решилась на это. Наверное, вчера настроение располагало к экспериментам. Хотелось, если не покончить с собой, на что ей не хватило смелости, хотя бы что-то изменить. Вместе с волосами она надеялась избавиться от неприятных воспоминаний, которые, по правде говоря, всё равно никуда не делись, и приобрести уверенность.

— Это мои волосы, — выдохнула девушка, разворачиваясь к отцу лицом и прислоняясь ко входной двери спиной. Как будто показывая, что они будут разговаривать здесь.

Повисла неловкая пауза, давящая на перепонки гнетущей тишиной, которую Ын Ха ненавидела с некоторых пор. Потому что молчание всегда равняется боли, она уже успела усвоить это.

— А так вообще… — мужчина запнулся, заламывая в бессилии пальцы, и девушке захотелось обнять его, как в детстве это делал он, успокаивая её. — Всё нормально?

— Да, — одно слово, и снова тишина.

Ын Ха знала, что отцу тоже непросто. А, возможно, даже гораздо труднее, чем ей. В плане того, что она почти видела, как он раскаивается. Ей было жаль его, ведь он никогда не хотел причинять вред своим детям. Она помнила это ещё с детства, когда он встречал её, если приходилось возвращаться поздно с дополнительных занятий. Он даже иногда вытаскивал Чонгука, пьяного в стельку, из баров. Не кричал и не бил, хотя вполне мог. Он просто понимал, что есть моменты, которые каждый человек должен пережить сам. Сам пройти путь, чтобы встать на ноги.

— Слушай, я понимаю, что возможно был неправ… — он хотел оправдаться, хотя оправдываться никогда не умел.

— Возможно? — повторила на автомате Ын Ха, поднимая лицо вверх, чтобы предательские слёзы не хлынули из глаз. Обидно, что она понимает, что отец и правда не хотел.

— Я тоже не горю желанием отдавать кому-то своё солнышко, — он выдохнул, опуская взгляд в пол и рассматривая свою обувь.

Солнышко…

Больно.

Он называл её так в детстве.

— Твоё солнышко давно потухло, пап, — ответила она, закусывая нижнюю губу и тоже пялясь в пол.

— Почему ты так говоришь? — он волновался, что было слышно по голосу, и от этого хотелось провалиться сквозь землю.

— Потому что даже здесь, — указывая на сердце и вымученно приподнимая уголки губ в кривой улыбке. — Перестаёт биться.

Она видела, как изменилось его лицо. Она знала, что в его душе сейчас идёт безжалостная война ангелов и демонов. Ангелы обычно побеждали, поэтому её отец чаще проигрывал, чем побеждал. Даже дела на работе… Его раскрытые дела присваивали кому-то другому. Потому что он был слишком мягким, чтобы бороться до конца. До победного конца.

— Прости, я не должен заставлять тебя, — и вот сейчас он тоже сдаётся, хотя знает, что последствия будут серьёзными для их семьи. Знает, но всё равно проигрывает, добровольно сдаваясь.

— Но ты заставляешь, — шепчет, прикрывая глаза.

Заставляет. Потому что Ын Ха умеет думать о последствиях, которые их ждут. Потому что она знает, как это сдаваться. Потому что тоже сдавалась. Уже несколько раз. Теперь не хочет. Потому что каждый новый раз это оказывается больнее, чем в предыдущий.

— Я хотел, как лучше…

Она и не сомневалась. Он всегда хочет, как лучше. Всегда. Как и любой родитель, он желает только самого лучшего своим детям, чаще забивая на собственные желания и потребности. Таким его помнила Ын Ха ещё с детства.

— Пап, я… — не зная, что сказать. — Тебя уволят? — спросила, глядя прямо в глаза и замечая, как он отводит взгляд в сторону.

Значит, уволят.

— Не беспокойся, малышка, — отец улыбнулся, и сердце остановилось на мгновение. — Я найду выход.

— Какой? — спросила Ын Ха, отлично зная, что выход только один.

— Пока не знаю, — ответил мужчина.

Зато девушка знала. И даже готова рискнуть.

— Если я соглашусь… — начала она, сглатывая ком в горле.

— Ты не должна, — перебил её отец, зная, что она сейчас может сломать себе жизнь этим согласием.

— Если я соглашусь, — уже громче повторила она. — Что будет тогда? — задала интересующий вопрос.

— Тогда господин Пак обретёт связи в полиции и сможет проводить левые сделки, — тихо ответил отец. — Разбогатеет ещё больше, должно быть, — сделал в конце вывод.

— Я спрашиваю про тебя, пап, а не про него, — уточнила дочь, неотрывно изучая выражение лица напротив. — Что будет с тобой?

— Ничего не изменится.

— Какой от этого толк, если ничего не изменится? — раздражённо спросила, отворачиваясь в сторону и искренне не понимая всего этого.

— Ты станешь… — хотел было ответить отец, но дочь перебила, выпуская изо рта свои предположения. Вполне близкие к правде.

— Богаче? — горько выплюнула, усмехаясь.

— Я хотел сказать, счастливее, — замялся мужчина, и Ын Ха опустила голову.

Счастливее. Это слово будто даже в голову ей не могло прийти. А вдруг она и правда станет счастливее? Вдруг этот человек примет её такой, какой она есть на самом деле, и не будет требовать ничего невозможного? Столько вопросов…

Но главный ещё не задан.

— Ты, правда, веришь в это? — спросила Ын Ха, проводя ладонью по своим волосам, которые короткими неровными прядями падали на лицо.

— Хочу верить…

***

Как там говорил Тэхён, «быть милым»? Просто быть милым, ничего сложного. Юнги раздражённо пнул валяющуюся на дороге баночку из-под колы и продолжил свой путь. Та, блять, какой он, нафиг, «милый»? Он развернулся в противоположную сторону, чтобы уйти, но потом вспомнил, что обещал Чимину, и снова сделал несколько шагов вперёд, стараясь настроить себя на то, что он очень даже милый. А почему бы и нет? В школе ему говорили, что у него очень милые щёчки… Но у Чимина милее.

Он остановился, размышляя над тем, что ещё в нём может быть милым. Милый… голос? Но это, блять, точно не про него. Его прокуренный бас никто не посмеет назвать милым. Парень усмехнулся этой мысли и снова пошёл вперёд, засовывая руки в карманы. Неужели в нём нет ничего милого? Так, нужно настроиться просто на эту волну. Типа убедить себя в этом, и тогда другие тоже будут так думать.

У него, может, улыбка милая. Немного квадратная, но милая. Хотя нет, у Тэхёна лучше, должно быть.

Чёрт, ничего не выходит!

Да милый он! Вот просто няшка. Только худощавый сильно, а девушки любят потискать. Но кости ведь тоже можно тискать. Только никто этого не делает. Эх, наверное, поэтому Чимин так популярен. Пухлые щёчки. Да и сам не костлявый. И ручки у него маленькие и очень милые. На работе все только об этом и говорят.

Но Юнги тоже получает много внимания, только от такого внимания хочется повеситься, но всё же… Внимание.

Может, он не такой милый, как Чимин, но зато тоже вполне может попытаться притвориться милым. А почему бы и нет?

Губки бантиком. Бровки домиком. Парень аж рассмеялся собственным мыслям. Но смех у него, кажется, тоже не милый. Потому что не чистый, как у Тэхёна, а хриплый. Наверное, потому что много курит. А попробуй тут не курить! Хотя мелкий держится как-то.

Бляяять, как хочется свалить! Он даже не знает, что нужно делать. Разговаривать — это, конечно, хорошо, но… о чём? Ему нужно будет подавать тему для разговора? И поддерживать её. Пиздец просто. Юнги уже готов повеситься, а это он даже ещё не начал работать. В каком-то смысле свидание легче того, что он привык делать. Но, блять, не легче…

Всё бы ничего, но разговаривать…

Подведём итоги. Юнги не милый. Не умеет разговаривать с людьми. И даже мороженное он терпеть не может. Это крах. Кажется, Чимину въебут за этот заказ. Причём нехило так, потому что в последнее время его наказывают даже чаще, чем он косячит. Наперёд, что ли? Как-то Юнги попытался поговорить с хозяйкой, но всё закончилось не так, как он предполагал. Поэтому больше попыток он не делал.

Юнги был уже почти на месте, когда на телефон пришла sms-ка от Чимина: «Не налажай. Просто будь милым». Просто. Окей. Милым, так милым. Хотя, честно, сейчас его выражение лица скорее пугало, чем вызывало умиление.

Быть милым.

Быть милым.

Совсем несложно.

Милый Юнги.

Милый…

— Эй! Ты грабли-то свои не распускай, — выдал он, когда перед его глазами появилась весьма интересная картина, где какой-то парень хватал за руки девушку и кричал при этом на неё за что-то. Знаете, а кричал что-то весьма обидное. — Ты не слышал, что ли? Сука, кто тебя учил с девушками так обращаться? — негодовал, шумно выдыхая. — Съебался нахуй отсюда. Провожать не буду, сам дойдёшь…