— Сэр? — переспросила Оксана, и Мичо поняла, что, должно быть, произнесла что-то вслух.

Она встретила почтительный и твёрдый взгляд Оксаны. И глаза Эванса, мягкие и встревоженные. Её экипаж и её семья.

— Мы получили ответ от Марко, — сказала Мичо.

— Да, изменение языка — это изменение сознания, — сказал Джозеф. Он был в спортивном костюме, как и Мичо. Только пристёгнут к креслу-амортизатору. Сложный график отображал состояние солнечной системы — насколько она её знала. Красным — корабли, подчинённые внутрякам, сгрудившиеся у Земли, Цереры и Марса. Вольный флот под командованием Марко — синим. Горстка её пиратов-идеалистов — зелёным. А золотая россыпь поверх всего этого отмечала места, где Марко хранил сундуки с сокровищами.

— Мышление складывается из аналогий, — вещал Джордж, не особо нуждавшийся, чтобы она поддерживала беседу. — Проходит время, меняется оболочка. Прежде были внутренние против внешних. Теперь объединённые против разъединённых. Вольный флот. Объединённый флот. Те, кто сбрасывает цепи, против тех, кто сам себя связывает.

Перспектива битвы с Марко лицом к лицу как-то не впечатляла. Кораблей у него слишком много, а обращения Мичо к Розенфельду, Доузу и Санджрани не удостоились ни единого ответа. Правда, и отклонены не были. Пока только Марко открыто объявил её предательницей их общего дела. Она полагала, что остальные просто следуют за вождём.

За последнее время ситуация не улучшилась.

Она чертила маршруты и включения двигателей своих зелёных кораблей, дуги, которые должны увести их из зоны поражения Вольного флота, но всё же дать возможность доставить припасы туда, где в них больше всего нуждались. Это походило на решение сложной математической головоломки, без уверенности, что оптимальное решение вообще существует. Поиск наименее неудачного ответа.

— Мы — свободнейшие из свободных. Разобщённые среди разобщённых, — продолжал Джозеф. — И потому мы вступаем в объединение. Отчуждённые из-за нашей приверженности к сообществу, понимаешь? Ян внутри инь, свет, растущий внутри темноты. Шиката га най. Тут ничего не поделать. Поскольку у нас есть лишь один выбор. Такова форма замысла Бога. Минимум и максимум соединяются в одну кривую. В оболочку, сотканную из объяснений.

Мичо сохранила в личных файлах данные с тактического дисплея, дотянулась до поручня и перебралась к креслу. Джозеф с детской радостью глазел на неё. Зрачки так расширились, что глаза казались чёрными.

— Надо кое-что сделать, — сказала она. — Обойдёшься без няньки?

Джозеф фыркнул.

— Я был мыслящим человеком ещё до твоего рождения, детка. Я могу вечно плыть в пустоте, не помру.

— Ладно, сказала она и заблокировала паролем ремни на кресле. — Я установлю систему наблюдения за твоим состоянием. Может, Лаура придёт с тобой посидеть.

— Скажи, чтобы прихватила коробку с го. Когда я под кайфом, играю получше.

— Я скажу, — ответила Мичо.

Джозеф взял её руку в свою, нежно сжал пальцы. Он пытался что-то сказать — что-то глубокое, нежное, но возможно, непостижимое трезвым умом. Па видела в этом только любовь. Она приглушила свет, включила тихую музыку — арфа и женский голос, такой прекрасный, что казался искусственным — и оставила его в одиночестве. По пути вверх, на командную палубу, Мичо отправила сообщение Лауре и получила ответ. Джозеф, возможно, и не нуждался в присмотре, но лучше перестраховаться. Затормозив лодыжкой о ножной поручень, она посмеивалась над собой. Заботиться о мелочах, пренебрегая серьёзными проблемами.

В кресле Па сидел Бертольд, из-под наушников на его голове доносилась музыка, а монитор с индикаторами состояния корабля радостно светился зелёным. Всё прекрасно — до тех пор, пока Па не заглядывает чересчур далеко вперёд.

Бертольд кивнул ей, и Мичо опустилась на место Оксаны. Она всё ещё странно чувствовала себя на марсианском корабле, построенном с такой тщательностью, что она до сих пор не могла во всём разобраться — по-военному дотошно и строго. Предположительно, всё от того, что разработчики выросли в условиях постоянной гравитации, тянущей вниз, но возможно, это не так. Может, он такой просто потому, что с Марса. Не внутренние против внешних, а негнущиеся и ломкие против парящих свободно.

—Ну, как там? Порядок? — спросил Бертольд, пока она открывала тактические схемы.

— Всё хорошо. Только Джозеф решил обдолбаться, а моя работа не слишком хорошо идёт под наркотический мистицизм.

Едва сказав это, Мичо ощутила укол сожаления, хотя знала, что Бертольд поймёт её резкость. И всё же, если посреди всеобщего разрушения распадётся и её семья, она этого просто не вынесет. Она нуждалась в опоре.

И хорошо, что она у Мичо есть.

— Ты хочешь, чтобы и я... — спросил Бертольд, и она продублировала ему свой дисплей.

Все корабли, все маршруты. Последнее опровержение теории единого корабля. Человечество со всеми его разногласиям и противоречиями. Мичо вернулась к своим расчетам. Распределить четверть необходимых ресурсов и потерять только два корабля. Доставить десятую часть, но не тем, кто больше всего нуждается в припасах. Или же сохранить корабли — и не достичь больше ничего.

— Похоже на амёбу, рожающую близнецов, — сказал Бертольд. — Зер фео.

— И правда, уродство, — сказала Мичо, загружая другой вариант. — Бессмысленно, расточительно и жестоко.

Бертольд вздохнул. Когда они только поженились, Мичо до безумия была влюблена и в него, и в Надю. Они разделяли с ней страсть, теперь переросшую в близость, которую она ценила больше, чем секс. Доверие, позволявшее ей говорить всё, что думает. Услышать горькую правду, сказанную её собственным голосом.

— Если мы собираемся этим заняться, мне придётся кое-что сделать, такое, что мне не нравится.

— Знали ведь, на что шли, разве нет?

— Не знали деталей.

— Всё так плохо?

В ответ она сбросила параметры на тактическом мониторе. Теперь появились новые, которых не было прежде — покрыть шестьдесят процентов и не потерять ничего. Припасы для пяти станций с самым большим риском коллапса и возможность удерживать Марко подальше от Япета. Контроль доступа к Ганимеду, по меньшей мере на несколько недель. Бертольд всё больше хмурился, разбираясь с тем, что сделала Мичо и каким образом. И вздохнул, когда понял.

— Это утопия, — сказал он.

— Нет, соглашение. Два врага готовы его соблюдать до тех пор, пока совпадают их интересы.

— Так ты подставляешь себя Палачу станции Андерсон.

— Ну да. Это так. Но я знаю, что он из себя представляет. Я не повторю ошибки, не доверюсь ему. Он попытается нас использовать — если сможет. С моей стороны глупо не отплатить ему тем же. Если бы Марко на нас не нацелился, всё было бы по-другому, но он охотится за нашими кораблями.

— Задета его гордость, са са?

— Всё, что нам нужно — чтобы Объединённый флот согласился не палить в нас, а мы по нему, и это откроет нам зону, куда Марко нет доступа. Безопасную гавань.

— Безопасность означает забиться под крыло Джонсона. И ждать, когда он обратит оружие в нашу сторону.

— Я знаю, — сказала Мичо. — А время Джонсона ещё придёт. И тогда нас там не будет.

— План паршивый, капитан.

Но голос Бертольда звучал мягко. Он уже понял.

— Всё так. Это лучший план из плохих.

Он вздохнул.

— Да.

— Что ж, — сказала она. — Попробуем действовать методом Марко.

— Не думаю, что получится, — сказал Бертольд.

— Я тоже.

— А как насчёт станций и кораблей, которые мы снабжаем? На многих наверняка есть орудия. Есть охрана.

— Оставить без помощи, если не станут драться и умирать за нас? — спросила Мичо. — Пусть мрут от голода, если откажутся? Я не говорю «нет», я тебя спрашиваю. Что хуже — требовать от людей стать солдатами ради нас, или торговаться с Фредом мать его Джонсоном?

Бертольд прижал ладонь ко лбу.

— У этой монеты нет третьей стороны?

— Умереть с честью? — предложила Мичо.

Бертольд рассмеялся, потом заговорил серьёзно.

— Зависит от того, чего хочет Палач.

— Согласна. Значит, нужно его спросить.

— Вот чёрт, — сказал Бертольд. В его глазах отражался её собственный страх, гнев, унижение. Он видел, как тяжело ей даже планировать это. Безжалостность, с которой она заставляла себя принять необходимое решение. — Я люблю тебя. Ты же знаешь. Всегда.