20 — Перья

Спину ломило от боли. Во рту пытался проскользнуть в горло скользкий холодный камень. В глазах праздничным фейерверком рассыпались мелкие салюты, не желая таять под опущенными веками. Она лежала на чем-то холодном и каменном. Дул сильный ветер который разгонял многочисленные песчинки стараясь оцарапать ее кожу.

Наконец «поймав фокус», Анна смогла осмотреться. Скалистый берег, ровная линия горизонта, нарушаемая лишь вспененными гребнями волн.

Рефлекс. Спазм. Мышцы гортани напряглись от незапланированного вторжения в дыхательные пути и с рвотными массами низвергли изо рта еще и черный гладкий гагат.

Встав на ноги, Анна заметила за собой кромку темных джунглей. Скала под ее ногами была неровной, острой и холодной, в ямках которой был серо-желтый песок.

Анна подошла к краю обрыва. Она ожидала увидеть внизу лижущие скалы волны, но внизу был неширокая полоска песчаного пляжа, на которой одиноко сидела темная фигура жнеца и смотрела на горизонт. Анна осмотрелась и нашла крутую тропинку ведущую вниз. Не боясь поранить босые ноги, она стала быстро спускаться вниз.

Она не успела подойти к жнецу, как он сам заговорил с ней:

— Мышка, сколько кошек будут охотиться за нами?

Анна остановилась возле него и стала смотреть в прозрачную воду, в которой выступали острые коралловые рифы.

— Две мышки, и стая кошек различных мастей. От маленького сингапурского котенка до крупнейшего тигра.

Анна встала сбоку безумного и спросила:

— Как ты таким стал?

— Не тот вопрос, хранительница… Не так давно ты мечтала знать, как перестать такой быть.

— Они придут снова.

Безумный пожал плечами.

Волна показала свой загривок и с шипением обрушилась на берег с силой превосходящей предшествующие волны. Соленая вода дотекла до босых ног девушки и с шипением забурлила обратно, заставляя песок под ее ногами засасывать ее ступни.

— Система не прощает ошибок. В ней нет места неповиновению. Ты либо подчиняешься, либо умираешь. Ты не должна мешать, ты либо делаешь свое дело, либо стоишь в стороне и не мешаешь его делать другим. Любой бунт строго пресекается и болезненно наказуем. Но это ведь не про нас, верно? Мы будем петь свою песню до конца. Я сотни раз приходил и видел жертву ангельских хранителей. Видел тех, чьи судьбы менялись. Потому что крылатых и святых не было с ними в трудный час, им было плевать. Я забирал измученные души. Которые еще хотели и могли жить. Я отправлял их пачками, сортируя по небесам и котлам. Я столетиями сидел подле святой горы и смотрел на течение имен, видел, как предначертанное стирается, потому что парящие были заняты иными, более важными делами. Однажды я пришел за ней. Измученной и больной, потерявшей все, своих детей, рассудок, прежний мир. Я пришел за последним, за ее жизнью. Рядом стоял он, улыбающийся, смеющийся над тем, во что превратилась его подопечная. И я задался вопросом, почему я должен забирать ее жизнь? Если я это делаю, я хочу забрать с собой и его жизнь тоже! Пусть он будет наказан, я видел ее судьбу, она была иной! Я взмахнул гарпуном, отнял ее жизнь и не дожидаясь возврата моего верного слуги метнул свое оружие в него. Он выжил, я не смог причинить ему вреда. Я испугался и убежал. Боялся возвращаться обратно, боялся наказания за свой поступок. На моем пути оказались несколько хранителей и их подопечных. Я не мог управлять эмоциями, меня прорвало. Я был зол на себя, что не смог убить того смеющегося хранителя. Я был убежден, что все они такие. Я кричал им, что все они должны гореть в аду, что они не достойны своих крыльев. Кричал, что я все равно приду за их подопечными, так какая разница когда я приду, если я уже здесь. Я начал метать гарпун. Я забирал их подопечных и пронзал их насквозь. И они умирали! Погибли все одиннадцать, кроме одной, которая заступилась за подопечного, закрыла его собой. Гарпун отскочил от нее как от каменной стены. Мы смотрели друг другу в глаза. Вокруг лежали трупы хранителей, обескураженные вырванные души. Я не мог убить ее. Я ударил по ней десятки, а то и сотню раз. Я хотел забить ее до смерти, но у меня не получилось.

Мне пришлось скрыться, и я прибежал сюда и размышлял, много размышлял. Я бунтовал, во мне горел огонь непокорности. Я хотел мщения и справедливости. Мне казалось, небеса дали мне оплеуху, и что только в моих силах все изменить.

Инцидент не остался незамеченным. Меня стали искать. А я стал искать приспешников среди своих. Меня не понимали, отворачивались и предавали. Я понял, что должен быть один. Понял, что только я, и никто кроме меня.

А после я понял, почему не смог убить двух ангелов. Его — потому что подопечная была в списке, я забрал ее и ему не нужно было ее защищать. Ее — потому что подопечного не было в списке, и она защищала его.

Хранители должны были иметь мой знак отличия, я делал их элитой, так я считал. Своим гарпуном я оставлял истинным свое клеймо. Тем, кто не щадя живота своего, плотью своей готов рисковать ради своего подопечного.

Меня назвали безумным. Я стал им. Хотел стать. Я был одержим своей праведной идеей и одержим сейчас. И ты, малышка, тоже меченная мною. Спустя столько лет скитаний и игры в прятки, я, может быть, нашел себе партнера. Потому что все остальные безумные жнецы — просто спятившие дикари. Каждый сам себе на уме, со своей идеей. Они глупы, и их косят боевые, не смотря на их старые заслуги, не оказывая не почестей ни уважения. Рубят как домашний скот, без предупреждения и сантиментов.

Твои перья забрали. Отдали в назидание остальным. Но они, достойны? Кто они сами? Лучше ли они тебя? Помоги мне проверить.

— Это не моя война.

— Это твоя вендетта, милая, тебе это нужно не меньше, чем мне. — Жнец впервые повернул голову и посмотрел ей в глаза. — Ты все еще можешь летать, малышка, на пылающих огнем крыльях. Ты же так хочешь посмотреть на святую гору, не правда ли?

— Это невозможно.

Жнец засмеялся. Громко и некультурно, казалось даже через силу.

— Я скитаюсь по этому грешному земному шару века. И я знаю самую страшную тайну Падших. Видел своими глазами, как они отправлялись в свой последний полет к солнцу. Лишь найди половину своих перьев и расправь крылья, поверь, они засияют огнем. И только тогда моя война подойдет к концу, останешься только ты — единственным борцом за справедливость, покажи им!

— Я правда смогу лететь?

— Да. Но это билет только в один конец. Подумай, за что ты борешься. Напрасно ли пройден весь твой долгий путь? Ради чего или для чего? Тебе не нужны ответы. Ты и так это прекрасно знаешь. Тебе нужно лететь, как можно скорее. Гончие кошки сорвались с цепи и уже скалят нам свои клыки в спину. Ты можешь идти против них. Никогда не видел, чтобы с непокорными так церемонились. Ты нужна им. Ты — новый символ сопротивления этой черной системе с белыми крыльями маразма и абсурда! Дай мне руку, и пойдем! Лишь только покажи мне их лица, и мы вернем все твои перья, до единого!

***

Глаза слезились от боли и обиды. Ее грубо держали за волосы и силой тащили по коридору. Мелькали стены, перила, двери. Но Ангел был непреклонен, с лицом каменного истукана он тащил ее вниз, к выходу из больницы. Парадные двери распахнулись и глаза острой болью пронзил свет. В ровный ряд, образуя коридор, стояли ангелы. Она видела их глаза, в тех кратких проблесках она успела прочесть удивление и страх от необычного зрелища, назидание и укор, брезгливость, пренебрежение, осуждение, безразличие, насмешку, ехидство. Но ни у кого не было ни капли жалости или сочувствия.

Ее вывели в центр сада. На дворе уже были сумерки, и все присутствующие медленно стеклись, образуя круг вокруг нее. Каждый смотрел на нее и не отводил глаз, все хотели видеть продолжение.

Рука держащая ее волосы грубо оттолкнула ее голову, затем схватив за предплечье резко поставили на дрожащие ноги.

Авраам сверкнул огненной плетью и со всего размаха обрушил огненный жгут на ее спину. В глазах поплыло пятнами от боли, пересохшее горло сдавило судорогой, воздух выбило из легких и задыхаясь она пыталась сделать спасительный глоток кислорода.

И снова эти глаза вокруг. Кто-то смотрел зачарованный зрелищем, но были и те кто невольно отворачивался.