С двумя будет покончено здесь же, в этой лачуге. Следующими будут сторож Адэра и надзиратели горемык. Затем испустят дух караульные. Тот, что дежурит на утёсе, вероятнее всего, бросится в бега. Ну и чёрт с ним… Потом четверо безумцев передерутся. В конечном счёте, останется один. Она сама убьёт последнего.

Адэр отправится на поиски машины, а она, ссылаясь на недомогание, останется в лагере, чтобы привести в исполнение свой смертный приговор. Только прыгнет не в море, а на камни. Она сама остановит своё сердце, ибо совсем скоро её чувства умрут, исчезнет смысл бытия.

Ей суждено пробыть в сером мире всего пару часов. Два часа из двадцати двух лет — вычет невелик. А значит, жизнь прошла не зря.

Оса похрустел пальцами, приблизился с показной бравадой. Растянув рот в ехидном оскале, так и замер, приоткрыв изреженный ряд жёлтых зубов.

— Не смотрите ей в глаза! — гаркнул человек в плаще. Подскочил к Осе и оттолкнул его в сторону. — Не смотри ей в глаза!

Слишком неожиданным и сильным был удар в лицо. Всхлипнув, Малика отлетела назад, затылком впечаталась в стену и сползла на пол. В ушах загудело.

«Твою мать…» — «Какого хрена…» — «Бурнус! Совсем сдурел?»

— Это моруна, — произнёс человек в плаще и опустился перед Маликой на корточки.

— Брось, — насмешливо проскрипел Оса. — Моруны все сдохли.

Бурнус скинул капюшон и открыл взору Малики смоляные волосы, правильное, с тонкими строгими линиями лицо и серые, как сталь, глаза. Перед ней сидел ветон — представитель древнего народа.

— Хотела обуть нас на обе ноги? Не выйдет, — процедил он сквозь зубы и бросил через плечо: — Такая, как она, свела моего прадеда в могилу.

— Хватит лясы точить, — возмутился прыщавый голодранец. — Хочешь быть первым — давай. Не задерживай очередь.

— Стадо идиотов, — прошептал Бурнус и поднялся. — Моруны превращают мужиков в рабов. Вы хотите стать её рабами?

Бандиты переглянулись.

— Сказки всё это, — отозвался Жердяй. — Не встаёт на девку, отвали.

— Моруну нельзя брать против её желания, — встрял в разговор пижон с платком на шее. — Слышали о проклятии? У того, кто её изнасилует, крыша едет.

— И ты отвали, — выпалил Жердяй.

— И отвалю, — огрызнулся пижон и вышел из лачуги.

— Я слышал, что у морун светлые волосы, — сказал прыщавый голодранец.

— А глаза? — спросил Бурнус.

— Ну, чёрные. И что? — Хлыст пожал тощими плечами. — У нас в «Горном» баба жила. Глазищи были как два угля. Мужики к ней через одного бегали. И ничего, никто не чокнулся.

— Мужики бегали, а она принимала, — упирался Бурнус. — В проклятии говорится о насильниках.

— Да разве ж баба лежит как стелька, коль не по желанию? — прогнусавил прыщавый.

— И то верно, — согласился Оса. — Девка ждёт, а мы яйца парим.

— Ага, ждёт, когда ты вдуешь, — усмехнулся Бурнус. — Если уж проклинать, то наверняка.

Хлыст навис над Маликой:

— Эй! Шалава! Рассуди нас с братками: ты моруна или нет?

Прыщавый почесал в паху:

— Так она тебе и скажет.

— Брехня всё это, — обозлился Жердяй. — Нет морун и баста! А если у вас кишка тонка, не мешайте. — За лодыжки оттащил Малику от стены. Навалился сверху. — Да что ж ты трясёшься? Неужто под мужиком не была?

Малика запрокинула голову. Мальчишка, глядя на неё, беззвучно шевелил губами.

— Вайс, отвернись.

Жердяй заёрзал, втискиваясь между её ног:

— Дурочка… расслабься.

— Сынок! Отвернись! — взмолилась Малика.

Жердяй оттянул ворот её платья, уткнулся носом в шею:

— А пахнешь-то как! — Лизнул. — Ах, ты ж моя сладость.

Прижался щекой к её груди:

— Сердечко бьётся… — Заскользил пятерней по ноге Малики, приподнимая подол платья. Выдохнул: — Ох, ты ж Боже мой…

Скрипнула дверь.

— Я вспомнил! — прозвучал от порога голос пижона. — На спине моруны должны быть письмена.

— К чёрту письмена, — простонал Жердяй.

— Жердяй! — сказал Бурнус. — Давай посмотрим.

— К чёрту!

— Жердяй! — гаркнул Хлыст.

Взвыв, бандит сполз с Малики. Перекатил её на живот. Рванул платье.

Она знала, почему мучители затаили дыхание. На её пояснице не просто письмена. По телу бегут строчки, бледнеют, на их месте появляются новые фразы на разных языках и наречиях. Она не могла их прочесть и тем более запомнить, но чувствовала, как ежесекундно раздвигаются границы её сознания, и понимание многих вещей возникает непостижимым образом из ниоткуда.

«Дьявол!» — «Что это?» — «Ведьма…» — «Ну её на хрен!»

Жердяй перевернул Малику на спину:

— Ладно… Насиловать нельзя? Не будем. — Развязал ей руки. Встал на колени, спустил штаны. — Возьми его. Бери, говорю!

Разжал её пальцы. Вложил ей в ладонь липкую плоть. Под крышей лачуги пролетело надсадное «ох-х-х». Подёргался взад-вперёд:

— А теперь возьми конфетку в ротик. — Обхватил пятернёй её челюсть. — Рот открой!

Попытался всунуть пальцы между стиснутых зубов:

— Открой рот, сука! — Заехал кулаком Малике в нос. — Ори, падла!

От следующего удара лопнули губы.

— Я ж тебе, сука, всю морду расквасю. Открой рот!

От очередного удара заложило уши и загасило свет.

И тут как ахнуло ботинком в бок! Малика скрутилась клубком. Пинок в спину заставил выгнуться и открыть для удара живот. Каждая новая боль заглушала предыдущую. В глаза впивались искры — разве искры не должны вылетать из глаз? И дышать можно только в себя — выдохнуть не получается. Вдруг накрыла единая сокрушительная боль и потащила за собой в чёрный водоворот.

Хлыст стиснул Жердяю локоть:

— Хватит.

Тот нанёс ещё удар, который с глухим звуком отскочил от тела пленницы.

— Хватит! — крикнул Хлыст.

Жердяй вытер лоб, посмотрел по сторонам:

— Где все?

— Ушли.

Жердяй схватил Малику за щиколотку:

— Тёплая. А если мёртвую моруну отхарить?

— Кто-то идёт. Верхогляд уже два раза свистел.

— Вот дьявол! Остынет, — с досадой сказал Жердяй и постучал по телу окровавленным ботинком. — А с ней что делать?

— Пусть лежит. Потом выбросим.

Жердяй вытер руки о майку и вслед за Хлыстом выскочил из лачуги.

Вайс подполз к Малике. Прижался щекой к вогнанным в землю пальцам:

— Мама…