— Денег не давай. Денег не надо, — сразу сказал Володя, заметив, что Андрей мнется и тянет руку к боковому карману. — Знаешь ведь, как я их употреблю… А на билет у меня есть. Больше не надо. Это святые деньги.

— На какой билет?

— Давай-ка лучше… — Володя вытащил из шкафчика початую бутылку водки. — Давай выпьем, дружище… Я ведь уезжаю.

— Куда? Зачем? — спросил Андрей.

— На остров Возрождения, — усмехнулся Володя, — ты чувствуешь, дружище, какое обязывающее название?

— Где хоть этот остров?

— В Аральском море. — Володя наполнил стаканы. — Я серьезно.

— В Аральском море? — Андрею доводилось бывать в Каракалпакии, он помнил тающие в сиреневом мареве силуэты верблюдов, песчаные бури на берегу и странный закат, как бы рождающийся из воды. Арал — отступающий, обнажающий вязкое черное дно, напоминал на закате вытекающий глаз… «Боже мой, — подумал Андрей, — если мне и встречалось что-либо противоположное ландшафтному саду, так это… Арал…» — Что ты там будешь делать? Что за проект?

— Какой там проект! — засмеялся Володя. — Откуда на острове деньги на серьезный проект? Там, видишь ли, организуется какой-то опытный заповедник. Им нужен инженер-строитель. Хотя хватило бы и техника. Ну, сам понимаешь, в лучшем случае будут строить двухэтажный домик, трансформаторную подстанцию, — Володя зевнул, — может быть, котельную… Ну, выпили!

Выпили.

— Ведь сам понимаешь, — Володя вытер губы ладонью, — с ландшафтными садиками… — развел руками.

Потом положил Андрею руку на плечо. Андрей сидел, опустив голову. Не было сил взглянуть в глаза Володе. А Володя ждал, что, как прежде, подмигнет ему Андрей, а он в ответ хлопнет друга по плечу и скажет: «Пока еще живем, старина!» Это стало их ритуалом почти четверть века назад. Он возник, когда они впервые увидели свои фамилии в списке принятых в архитектурный институт.

…Андрей сидел как каменный.

— Остров Возрождения… Ты там пропадешь! Я… тебя больше не увижу…

— Что ты? Что с тобой? Что ты такое говоришь? — заволновался Володя, переживая за Андрея. — Что ты! Разве можно пропасть в заповеднике, среди зверей и птиц? Я тебя туда позову, ты приедешь, убедишься! Я только там и заживу по-настоящему! Брошу пить… Вот увидишь…

Обнялись.

— Ты меня не провожай, — попросил Володя, — знаешь, я не люблю всякие там проводы. И потом… сын придет. Я хоть с ним поговорю… Я напишу тебе, как устроюсь, идет?

Простились.

Андрей вышел на улицу, проклиная водку. Остановил такси и поехал домой.

…На берегу реки стоял отец.

— Как ты смог? — кричал. — Как посмел? Как у тебя хватило… подлости пойти в группу этого старого негодяя! Этого лжеархитектора! Я помню, ты был маленький, кажется, тебе было шестнадцать лет, у нас впервые зашел разговор об архитектуре, и ты, несмышленыш, чистый лист, сказал тогда, что здание, которое построили в конце нашего проспекта, ужасно… Это было настолько очевидно! Очевидно всем, кто не слеп! Кто просто идет мимо… Это здание построено по его проекту! По проекту твоего нынешнего шефа! Всю свою жизнь он сеет по городам уродство! В шестнадцать лет ты, выходит, лучше понимал архитектуру! Зачем же ты учился, зачем тратил время… зачем… тебе вообще работать? Езжай на дачу, живи там, я обеспечу тебя до старости! Ты прекрасно знаешь, что это мой недруг! Ты прекрасно знаешь, что это за личность. У него нет совести, нет принципов, ему плевать на архитектуру! Хотя нет, скорее он ее ненавидит! Он мог бы оказаться на любой работе: разваливать сельское хозяйство, промышленность, торговлю… Это самый прискорбный тип демагога-руководителя! К сожалению, он вцепился в архитектуру… Тебе известно, сколько старых зданий, сколько замечательных памятников он незаслуженно уничтожил. И самое гнусное, что он делал это не по недомыслию, не по серости, а потому, что искренне убежден, что красота не нужна. Такому духовному уроду, как он, не нужна! А значит, и всем остальным… Вспомни его лекции в институте! Все его нынешние так называемые новации — опять конъюнктура и халтура! Любой, даже хороший проект, попадая в его руки, уродуется. Его время прошло, пойми, он доживает последние годы. И ты, мой сын, собираешься работать под его началом! И ты идешь к нему сознательно, то есть он твой идейный единомышленник! Я прошу… Прошу. Смени, к чертовой матери, фамилию! Неужели я заслужил, чтобы ты был так жесток со мной?

…На берегу реки стояла жена.

— Андрюша, Андрюша… — тянула к нему руки, как слепая. И увиделась она Андрею почему-то не в нынешнем своем обличье, а прежняя — молодая, неуклюжая и задумчивая, какой впервые встретил ее Андрей на институтском вечере. Вечно протяжное: «Не зна-а-аю…» — впервые сорвалось с ее губ, когда он пригласил ее танцевать. Быстрые танцы она не умела танцевать, лишь монотонный унылый вальс был ей под силу. Но и в медленном вальсе она ухитрилась наступить ему на ногу. Скажи кто тогда Андрею, что эта девушка станет через пять лет его женой, он бы оценил шутку по достоинству.

Он вспомнил, как однажды — кажется, шел второй год их семейной жизни — он проснулся под утро и увидел, что жена шуршит на столе его набросками, чертежами, рисунками.

— Что ты делаешь? — строго спросил Андрей, понимая, что заснуть уже не удастся. Тогда работа пьянила сильнее вина, тогда сам вид утреннего, пробуждающегося города, истлевающая на глазах ночная паутина дарили ощущение безграничности собственных сил, непререкаемую уверенность, что ему подвластно в этой жизни, а точнее, в работе, которую он наметил, все! Вероятно, и жену он себе выбрал именно такую, которая ни обмануть, ни изменить, ни предать не могла, потому что в семейной жизни ему хотелось столь же непререкаемой уверенности, надежности, как и в работе.

— Смотрю твой проект… — прошептала жена. — Я… Я счастлива, что ты у меня — талант! Что ты… Ты сам не знаешь, какой ты! Твой проект — это… Это же… Я счастлива, что ты любишь меня, что я твоя жена. Как только я увидела тебя, а потом увидела твои работы, я загадала… загадала! Я счастлива, что все сбылось! — Она подошла к нему, легла рядом. Глаза светились в темноте. — Твой проект, — прошептала она, — даже на бумаге он доставляет эстетическое наслаждение. Он совершенен по форме. Форма для тебя как будто не существует. Она тебя не держит.

Жена тогда жестоко ошибалась. Со временем из верной, все схватывающей на лету, незаметной служанки форма превратилась в натуральную тиранку. Андрей подумал, происходи этот разговор сейчас, он бы испугался комплимента жены, потому что сейчас он твердо знал: форма есть отчаявшееся содержание. И беда начинающему свой путь в искусстве, если с самого начала его не держит форма. Андрей подумал, что все, все, что было ему дано, ушло в песок, испарилось, растаяло… Началось с того, что все реже хотелось вставать на рассвете, садиться за работу. Все реже чувствовал он безграничность собственных сил. Форма вполне давала возможность работать и без этого ощущения — в любое время суток. Когда было нужно, когда требовалось… Она позволяла делать все, но… на совершенно другом уровне, который определила сама. Андрей постепенно смирился с этим уровнем и полагал бессмысленным бунтовать против него.

…Андрей вспомнил еще один ночной разговор, уже не столь давний.

— Зачем эти ночные бдения? — спросил Андрей, увидев, что жена изучает очередной его проект. — Могла бы посмотреть и днем.

И тут он заметил, что по щекам ее катятся слезы.

— Что случилось? — спросил он резко.

— Андрюша, я не знаю…

— Это я уже слышал.

— Андрюша, мне кажется, мы живем как-то не так! — быстро заговорила она. — Не так, не так! Помнишь, еще недавно… Ты говорил мне, вот, последняя халтура, покупаем мебель — и все! Начинается настоящая работа! Где же она, эта настоящая работа? — Жена трясла в воздухе бумагами. — Это же опять… халтура… Андрюша! Даже я, я! это понимаю! А что… скажут… настоящие архитекторы? Вспомни, вспомни, какие у тебя были планы, на что ты замахивался? А это? Что это, Андрюша? Не обижайся, я очень тебя люблю. Поэтому и говорю, только поэтому… Не обижайся… Зачем? Зачем нам эта проклятая мебель? Андрюшенька, мы ведь можем и без этого… Если ты думаешь, что я и Маша… Что нам это необходимо… Господи, да неужели это мы во всем виноваты? Неужели ты… все это из-за нас? Андрюша, я прошу! — Она с ненавистью кивнула на чертежи. — Займись настоящим делом! Это же позор, позор… — Она уже рыдала в голос.