— Ну и вонища здесь, — пробурчал мой заместитель Марк в очередной раз, заглядывая в мой кабинет. — Каждый раз как я сюда захожу, думаю, что привыкну, но нет, снова этот дым и снова я воняю, как осел. Боюсь, даже представить, как воняешь ты. Может, хоть окно откроешь, чтобы проветрить?

— Ты не представляешь, но я регулярно его открываю.

Он передал мне несколько напечатанных листов.

— Вот, прочти, Карич написал, говорит, что дельный материал. Обещает, чуть ли не сенсацию, но мне даже читать это противно. Он пустобрех, знаю я его сенсацию, раздувает до безобразных размеров чистейшую ерунду, и ждет, когда ее слопают. Сколько уже такого материала мы напечатали? Я вообще его из штата поганой метлой гнал бы.

— Поэтому Марк ты и не главный редактор. Людям нравится читать статьи Карича. Да, он любит раздувать из искры большой костер. Да, он любит устраивать сражения крокодилов и жирафов, но он популярен, читатели его любят. И если мы выгоним его, что в итоге будет? Карич останется по-прежнему популярным, а мы останемся без представлений. И что мы будем показывать зрителям? Как Хилый сажает картофель на своем подоконнике? Или как Дина Сало рассказывает о домоводстве? А может, ты хочешь сделать ставку на Цецилию Львовну?

— Шутишь? — он прыснул со смеху. — Не поминая ее всуе, а то беду накликаешь. В общем, ладно, уговорил. Но как же меня бесит его хитрая морда с этими противнейшими жидкими усами, так и вырвал бы их! Смотри, я тебе не раз говорил, он когда-нибудь нас подставит.

— Не думаю, он, конечно, хитрый, но он трусливый, — я снова закурил и пустил кольцо дыма.

— Ты выходишь отсюда хоть когда-нибудь? — спросил он.

— Да, иногда, по ночам, чтобы купить сигарет.

— А хоть какая-нибудь личная жизнь у тебя есть помимо работы?

— Да, есть. Моя личная жизнь — это сигареты и вот эти стопки бумаг, которые я не знаю, когда прочту.

— Знаешь, теперь я понимаю, почему не меня поставили главным редактором, несмотря на то, что я девять лет отдал этой работе. Потому что ты безумец! Вы, безумцы, впрягаетесь в воз, на котором сидят все остальные. А потом, когда вы надрываете спину и слабеете, на ваши места приходят такие как я, и мы правим долго и счастливо. И сейчас я рад, глядя на тебя, что я всего лишь твой заместитель, потому что моя жизнь интересней и насыщенней твоей жизни. У меня есть семья, жена, дети. Я вижу солнце и сплю в обнимку с прекрасной женщиной, а ты с кем спишь? Когда ты последний раз был на природе, с кем ты дружишь? У тебя хотя бы есть друзья, а? Иларий ты застрял в этом чертовом кабинете, провонял дымом и положил всю свою жизнь на эту чертову работу. Тебе всего двадцать семь лет, а ты похож на старика. Ты видел себя в зеркале? Твое лицо напоминает мне подошву моих старых башмаков, валяющихся сейчас на помойке.

— Да, Марк, ты прав, я старик, но мне нравится такая жизнь. И если дальше все пойдет также хорошо, как и сейчас, то я надеюсь умереть здесь, на этом продырявленном и засаленном кресле, а все свое имущество я завещаю тебе — вот эти карандаши, бумажки и мой порванный на заднице костюм. Твоя жена залатает его, и ты еще много лет в нем проходишь. А также прошу после смерти мое тело сжечь, а прах смещать с табаком и выкурить вместе с мухой Цеце.

— Ха-ха, смешно, смешно. Я пошел работать. Еще увидимся.

Марк ушел, а я приступил к чтению статьи Карича. Эх, старина Марк был прав, я постарел здесь, зарывшись в этих стопках бумаг, а мне нужно было прочитать еще чертову дюжину всякого ширпотреба.

Я открыл ящик стола и отыскал в нем фотографию, на которую порой любил часто смотреть, словно она была моим источником жизни. На фотографии были запечатлены Малый и Сойка. Они сидели среди пышно цветущей вишни и на руках держали двух рыжеволосых малышей, полностью усыпанных веснушками. Каждый раз, глядя на них, я улыбался и умилялся, думая о том, как же интересно сложилась жизнь.

Сойка часто писала мне письма о том, как она счастливо живет с Виктором, и что благодарит судьбу за такого доброго и любящего мужа. Меня она тоже, не переставая, благодарила, что я дал ей дружбу, о которой она и не мечтала, и что помог измениться в лучшую сторону. Она всегда писала, что они с нетерпением ждут моего визита в Холмы, в любой момент, а я знал, что так и есть, ведь они были моей единственной семьей.

В дверь постучали, и я быстро спрятал фотографию. В кабинет застенчиво и крадучись зашла Дина Сало: молодая, крепкая и пышногрудая девушка с крупными чертами лица, которые, впрочем, можно было назвать довольно симпатичными и даже красивыми. И сама девушка была милой, если бы не ее пристрастие к продукту идентичному ее фамилии, а именно к салу, обильно нашпигованному чесноком, от которого дурман стоял похлеще, чем от моих сигарет. Я знал, что Дина вздыхала по мне, но совсем не тайно: о ее чувствах знала вся редакция. И уже второй год не прекращались шутки про нас, о том, какой чудесной парой мы могли бы стать: Дина, пропахшая чесночным салом, и я, протухший от сигаретного дыма. По шуткам остряков мы должны были стать самым страшным оружием по уничтожению домашних насекомых.

— Здравствуйте, вы свободны? — пролепетала она детским голосом.

— Дина, я всегда свободен для всех вас. Для этого я здесь и сижу. У тебя новый материал?

— Да. Я думаю, он вам должен понравиться. Я написала его не таким обычным стилем, как всегда пишу. Решила попробовать новый, назвала его «Заинтригуй и удиви», — она смущенно захихикала.

— Это что за стиль такой?

— А вы прочтите и узнаете.

— Хорошо, прочту после статьи Карича.

Она кивнула и продолжила стоять и смотреть на меня, покусывая полные красные губы.

— Что-то еще?

— Нет, то есть да… да, я хотела… — она густо покраснела и слилась с цветом своей кофты. — Я… я тут, подумала, — нервничая, она схватила кусок бумаги у меня со стола и начала его сжимать, комкать и надрывать, — я подумала… тут кино. Новое кино, видели афиши?

— Нет, не видел.

— А ну да, вы же мало выходите на улицу, — она попробовала засмеяться, но, увидев мое каменное лицо, которое не подавало признаков для обоюдной шутки, стушевалась и усиленно начала мять и потрошить бумагу, отчего на пол скоро посыпались первые кусочки. — Так кино… говорят, интересное. И я тут подумала, что можно было бы сходить на него…

— Так, сходите.

— Да, но вместе с вами, — она замерла, и ее огромные карие глаза с испугом смотрели на меня, ожидая, что я закричу или вышвырну ее из кабинета. — О, боже, — она всплеснула руками и снова захихикала, — что я такое говорю. Я пойду… много работы.

— Дина, подожди. Когда кино?

— В пятницу, — выдохнула она.

— Хорошо, пойдем тогда в пятницу.

— Вы хотите сказать, пойдете сами?

— Нет, я хочу сказать, что я пойду с тобой. Ты же этого хотела?

— Да-да, я этого хотела. О, это так замечательно! — воскликнула она, наконец-то в клочья разорвав злосчастную бумажку.

— Я тоже рад. И спасибо за приглашение, только можно попросить тебя об одном одолжении?

— Конечно! — она захлопала воздушными черными ресницами.

— Пусть все это останется тайной для остальных? Кому нужны все эти сплетни и всякие домыслы. Хорошо?

— Конечно, конечно, как скажите. Вы же знаете, я умею хранить тайны, — она сложила белые пухлые руки на груди, склонила голову, показывая всем видом, что ни за что не проболтается, и вылетала из кабинета, как из пушки.

О да, я знал, как Дина Сало может хранить секреты. Когда я вышел в обед из кабинета, вся редакция шушукалась и с интересом поглядывала на меня. Хилый, Замейко и Бородач собрались кучкой возле окна и весело обсуждали, какие дети получатся у меня с Диной, и, судя по их смеху, дети получались чертовски забавными.

— И у них в зубах торчало бы по чесноку, а нет, стойте-стойте, вместо зубов у них зубчики чеснока, а из задницы уже при рождении торчит сигарета. И ребенок такой, пых-пых, ну что у нас сегодня на обед? Снова чесночное молоко и сало? Вы что, не можете мне дать перцу? Люди хотят ядреного перцу, как у Карич! Воткните мне в задницу еще папиросу, а то она закончилась!