Две недели Амми не видел Наума и, когда беспокойство пересилило страх, поутру поехал к Гарднерам. Над трубой не видно было дыма, и Амми приготовился к худшему. Вообще, вид фермы был ужасен — серые, увядшие листья и травы, сухие вьюнки мелкими кусочками осыпались со старых стен и крыши, огромные деревья цеплялись голыми ветками за серое ноябрьское небо. Они, казалось, вытянулись выше обычного, и в этом Амми мерещилась скрытая угроза. Но Наум был жив. Он лежал на кушетке в низенькой кухне, очень слабый, но в полном сознании, даже покрикивал на Зенаса. Дом был нетоплен, и когда Наум заметил, что Амми поеживается, то велел Зенасу принести еще дров. Дрова действительно были необходимы, так как камин был пуст, не зажжен, только сквозной ветер из трубы раздувал горстку золы. Когда Наум спросил Амми, теплее ли ему от новой порции дров, все стало ясно. Крепчайший стержень сломался, и от новых напастей несчастного защищало безумие.
Амми стал осторожно расспрашивать, как Зенас, но ничего не добился. «В колодце, он живет в колодце», — твердил несчастный отец. Амми вспомнил о сумасшедшей жене Наума и перевел разговор на нее. «Набби? Да вот же она», — удивился тот, и Амми решил, что лучше будет поискать самому. Оставив заговаривающегося друга в кухне, он снял с гвоздя связку ключей и по скрипучей лестнице поднялся на чердак. Там было темно, душно и тихо. Только одна из четырех дверей была заперта, и он стал подбирать к ней ключ. Третий ключ подошел, и, повозившись с замком, Амми распахнул низенькую белую дверь.
Сначала он почти ничего не увидел, так как маленькое окошко, полускрытое грубой деревянной решеткой, совсем не пропускало свет. Но запах был невыносим, и Амми пришлось выйти, чтобы набрать в легкие чистого воздуха. Когда он снова вошел в комнату, то заметил что-то на полу в углу, а подойдя поближе, не удержал громкого крика. В тот же момент ему показалось, что небольшое облачко заслонило окно, а затем он словно ощутил рядом с собой чье-то влажное дыхание. Перед глазами у него плясали неописуемые яркие блики, и если бы он не был полностью парализован страхом, то сравнил бы их с цветом раздробленного шарика, скрывавшегося в метеорите, с нездоровой растительностью, пробившейся по весне. Но в тот момент он думал только об открывшихся чудовищных останках, напомнивших ему, во что превратились несчастный Таддеуш и скотина во дворе. Но самым ужасным было то, что жуткие останки еще пытались шевелиться, рассыпаясь при малейшем движении.
Дальнейших подробностей этой сцены Амми мне не описывал, но и о том, что останки шевелились, больше не упоминал. Есть вещи, о которых не принято говорить вслух; очень часто действия, продиктованные гуманизмом, строго караются законом. Я думаю, что Амми не оставил в комнате ничего живого, ибо оставить там живое существо означало бы обречь его на дальнейшие неисчислимые муки. Другой бы на мест Амми давно бы лишился рассудка, но выносливый крестьянин нашел в себе силы выйти из комнаты и запереть за собой дверь. Ему еще предстояло заняться Наумом: его надо было накормить, согреть и отправить куда-нибудь в больницу.
Спускаясь по темной лестнице, Амми услышал глухой удар за спиной. Ему даже померещился заглушенный крик. Он вспомнил о почудившемся ему дыхании в той страшной комнате. Что за чудовище разбудил он своим приходом? Объятый страхом, он начал прислушиваться, нет ли какой опасности внизу. Ему послышалось, словно кого-то поволокли, а потом раздалось жуткое вампирическое причмокивание. О, боже, в какую преисподнюю его занесло? Он застыл на темной, зажатой между двух стен лестнице, не смея двинуться ни вверх, ни вниз. Каждая секунда отпечатывалась в его воспаленном мозгу. Звуки, отчаянное ожидание, темнота, замкнутое пространство лестницы — о, милосердный боже, — свечение деревянного дома: ступеней, стен, стропил, обшивки.
Вдруг со двора раздалось безумное ржание коня Амми, стремительный стук копыт и грохот колес. Охваченный паникой конь унесся так быстро, что через минуту его уже не было слышно. Не успел Амми подумать, что могло его так напугать, как раздался новый звук — похожий на всплеск воды, — вероятно, в колодце. Конь оставался во дворе непривязанным, и, когда он убегал, колесо тележки, наверное, задело ограду колодца и сбило камень. Но это фосфоресцирующее свечение? Боже! Какой старый дом! Его же строили еще до 1670 года, даже крышу — не позже 1730-го.
Амми услышал, как внизу кто-то скребется по полу, поудобнее перехватил тяжелую палку, подобранную на всякий случай на чердаке. Взяв себя в руки, он спустился с лестницы и направился к кухне. Но не дошел. Тот, кого он искал, еще живой, встретил его у двери. Выбрался ли он сам, или его вытащили некие сверхъестественные силы, Амми не знал, но печать смерти уже лежала на нем. Прошло всего полчаса, но он превратился в серую развалину, сухие обломки отваливались от него на пол. Амми не решился дотронуться до него, только остолбенело смотрел на исковерканное подобие человека. «Что это, Наум, что это было?» — прошептал он. Сухие, изломанные губы вымолвили свои последние слова:
«Ничего… ничего… этот цвет… жжет… оно холодное, мокрое, но жжет… оно жило в колодце… я видел… как дым… как те цветы весной… колодец грел ночью… Таддеуш, и Мервин, и Зенас… все живое… из всего высасывает жизнь… в том камне… оно прилетело, наверное, в том камне… все отравило… что ему надо?… который нашли эти, из университета… они его разбили… это тот же самый цвет… как цветы и деревья… наверное, их было много… это семена… семена… они растут… я видел на этой неделе… схватило Зенаса… он был большой мальчик, крепкий… сначала у тебя делается что-то с головой, потом оно захватывает тебя… жжет тебя… в воде, в колодце… ты был прав… это вода… Зенас не вернулся из колодца… невозможно вырваться… затягивает… ты знаешь, что там что-то не то, но все равно не уходишь… я это видел, и потом еще… Амми, где Набби?… голова не работает… не помню, когда я ее кормил… оно утянет ее, если мы не позаботимся… этот цвет… у нее на лице уже есть этот цвет, ночью… жжет и высасывает… оно не наше, там все по другому… тот профессор говорил… он прав… берегись, Амми, оно что-нибудь сделает… высасывает жизнь…»
Это был конец. Больше он ничего не смог сказать, осел на пол и рассыпался. Амми прикрыл останки красной скатертью и через заднюю дверь кинулся в поле. Он поднялся по склону и через луг, лес, по окружной дороге добрался домой. Он, не мог заставить себя пройти через передний двор мимо колодца, откуда сбежал его конь. Но он видел колодец через окно — ограда была невредима. Значит, этот всплеск был не от камня, а от чего-то еще — что-то скрылось в колодец, покончив с бедным Наумом.
Вернувшись домой, Амми, как мог, успокоил жену, перепуганную тем, что конь вернулся домой с пустой повозкой, и немедленно отправился в Эркхэм. Он коротко сообщил властям, что умерли Наум и Набби (о смерти Таддеуша уже было известно) и что признаки болезни у них те же, что и у скота и птицы. Амми подробно допросили и заставили отвезти на ферму Гарднеров трех полицейских, следователя, медицинского эксперта и того ветеринара, который пытался лечить у Наума скот. Амми не хотел туда ехать, было уже за полдень, и он боялся оставаться там до ночи, но присутствие такого количества людей его приободрило.
Шестеро представителей власти поместились в крытую парную повозку, Амми на своей тележке поехал впереди, и к четырем часам они уже был на месте. Даже ко всему привычные полицейские были потрясены видом останков. Вся картина вымершей серой фермы была ужасна, но то, что нашли на чердаке и под скатертью в кухне, было слишком. Никто не мог долго смотреть на них, даже медицинский эксперт не стал их осматривать. Он только взял образцы для лабораторного исследования, — и потом эти два превратившиеся в пыль образца опять озадачили весь университет: в спектроскопе они испускали необычный спектр лучей, такой, как метеорит полтора года назад. Через месяц это свойство у пыли исчезло, и там остались обычные щелочные фосфаты и карбонаты.