Тот, кто пришел первым, подойдя к шкафу, извлек оттуда веревку. Взгромоздившись на стул, он прикрепил один конец веревки к крюку в выступающей центральной балке из черного дуба и принялся делать петлю из другого. Думая, что он собирается повеситься, я бросился было к нему, чтобы отговорить и спасти его. Увидев меня, он прервал свои приготовления, при этом взглянув на меня с выражением ТРИУМФА, что крайне озадачило и обеспокоило меня. Он медленно сполз со стула и плавно заскользил по направлению ко мне с определенно волчьим оскалом на смуглом тонкогубом лице.

Неким шестым чувством я осознал, что на меня надвигается смертельная опасность, и вытащил тот странный луче-излучатель, надеясь применить его в качестве оружия для самозащиты. Почему мне пришло в голову, что он может мне помочь? До сих пор не знаю. Включив его, я направил луч прямо в лицо незнакомца, — бледно-желтое лицо засветилось сначала фиолетовым, затем розоватым цветом. Выражение экзальтации стало уступать место выражению дикого страха. Он остановился на полпути — затем, странно взмахнув руками в воздухе, начал, спотыкаясь, пятиться назад. Я видел, что он приближается к краю открытого люка, и попытался криком предостеречь его, но он меня не услышал. Через мгновение он упал навзничь в отверстие и исчез.

Я еле оторвал ноги от пола, чтобы подойти к люку — когда я все же добрался до него, то не обнаружил внизу никакого разбитого тела, зато услышал шаги спешащих наверх людей с фонарями — призрачная тишина оборвалась, и я опять слышал слова и видел людей в трехмерном измерении. Однако что-то, очевидно, привело эту толпу сюда… Может, шум, которого я не услышал? Вскоре двое впереди толпы (вероятно, простые селяне) заметили меня — и остановились, как вкопанные. Один из них взвизгнул: «А! Э-э-т-то с-с-лу-ч-ч-и-лось? С-с-эр? Опять?»

Тут они все развернулись и что было сил бросились прочь.

Точнее говоря, все, кроме одного. Когда толпа рассеялась, я увидел того мрачного бородатого человека, который привел меня на чердак. Он стоял поодаль с фонарем в руке, уставившись на меня, как зачарованный. Нет, он не испугался. Он поднялся ко мне на чердак и заговорил:

— Все-таки вы не оставили ее в покое! Мне очень жаль. Я знаю, что произошло. Подобное уже как-то случилось, и человек испугался и застрелился. Вам не следовало побуждать ЕГО вернуться. Вы ведь знаете, что ОН хочет. Вы не должны бояться, как тот человек, до которого он добрался. Нечто странное и ужасное произошло с вами, но дело не зашло так далеко, чтобы повредить ваш разум и разрушить личность. Если вы будете сохранять спокойствие и согласитесь с необходимостью сделать определенные радикальные изменения в вашей жизни, вы сможете по-прежнему наслаждаться всем на свете, так же, как и плодами вашей учености. Но здесь вам жить нельзя, и я не думаю, что вы захотите вернуться в Лондон. Я бы посоветовал вам поехать в Америку.

Вы не должны пытаться делать что-либо с этой… вещью. Ничего невозможно вернуть. Любые действия могли бы только ухудшить ситуацию. В конце концов, вы оказались не в таком уж бедственном положении, как могли бы; как бы то ни было, вы должны немедленно уехать отсюда и никогда больше здесь не появляться. Вы бы лучше поблагодарили бога за то, что не случилось худшего…

Я хочу подготовить вас по возможности мягко… В вас, вернее, в вашей внешности произошла некоторая перемена. ОН всегда является причиной этого. Но в другой стране вы сможете привыкнуть к новой внешности. В комнате есть зеркало, пойдемте, я провожу вас к нему. Вы будете шокированы, хотя и не увидите ничего отвратительного.

Меня почти трясло от смертельного страха, и бородатому человеку пришлось почти нести меня через комнату к зеркалу — при этом еще умудрился подхватить со стола неяркую лампу, которая все же светила ярче, чем принесенный им фонарь. Вот что я увидел в зеркале: худощавого, смуглого человека среднего роста, одетого в облачение священника англиканской церкви, лет около тридцати, с очками без оправы, но со стальными дужками, мерцающими чуть ниже непропорционально высокого лба желтовато-оливкового цвета.

То был молчаливый незнакомец, который пришел первым и сжег свои книги, и теперь до конца своих дней мне суждено жить во внешней оболочке этого человека!

Х. Ф. Лавкрафт

КОСМИЧЕСКИЙ ЦВЕТ

Холмы к западу от Эркхэма необитаемы, в долинах стоят не тронутые вырубками дремучие леса. На отвесных склонах узких, темных ложбин непостижимым образом удерживаются густые деревья, а лесные ручьи нигде в своем течении не открываются солнечным лучам. На более пологих холмах, цепляясь за широкие уступы, примостились старые фермерские домики, приземистые и заросшие мхом, хранящие секреты старой Новой Англии. Они все пусты, их широкие трубы рассыпаются, а покосившиеся деревянные стены едва удерживают низкие треугольные крыши.

Первые поселенцы ушли, и приезжавшие иностранцы тоже не удержались. Здесь были и франко-канадцы, и итальянцы, и поляки, но никто не прижился. Что-то мешает людям селиться здесь, что-то, чего не увидеть, не услышать, не ощутить, а можно только вообразить. Здесь разыгрывается фантазия и появляются кошмарные сны. Должно быть, именно поэтому поселенцы избегают этих мест, ведь они никогда не слышали рассказов Амми Пирса о том, что произошло здесь в те Странные дни. Амми, который с тех пор не в себе, один остался жить в этих лесах и только он не боится говорить о Странных днях, наверное, потому, что его дом стоит среди открытых полей на перекрестке оживленных дорог, идущих вокруг Эркхэма.

Раньше здесь была прямая дорога через холмы и долины, там, где сейчас Окаянная пустошь. Но дорогой перестали пользоваться и проложили новую, огибающую это место далеко с юга. Старая дорога не совсем еще заросла наступающим лесом, ее следы сохранятся даже после того, как большую часть низин затопит новое водохранилище. Мрачные леса будут вырублены, окаянная пустошь уйдет под воду, в которой отразится голубое небо и заиграют солнечные зайчики. И загадка Странных дней останется в глубине, сольется с тайнами древнего океана и первобытной земли.

Когда я первый раз направился к диким холмам, чтобы наметить место для нового водохранилища, жители Эркхэма предупредили меня, что это дурное место. Но в старых городках всегда ходят легенды о ведьмах, и я отнес это предостережение к тем сказкам, которые няньки веками нашептывали детям. Само название Окаянная пустошь представлялось мне нелепым и театральным. Удивительно, как оно появилось в фольклоре местных пуритан! Потом я сам увидел протянувшиеся на западе зажатые крутыми склонами дремучие заросли и уже не удивился бы, какие бы древние тайны здесь ни открылись. Я пришел на место утром, но там еще господствовал мрак. Ни в одном новоанглийском лесу я не видел, чтобы такие мощные деревья росли столь густо. Под их темными кронами было слишком тихо, и ноги ступали неуверенно, чересчур глубоко утопая в разросшихся, годами не тронутых мхах.

На открытых склонах вдоль старой дороги виднелись маленькие фермы. Кое-где на них сохранились все постройки, кое-где — только домики, а местами лишь одинокая труба или затопленный погреб. Густо разрослись сорные травы и шиповник, что-то неуловимое и дикое шелестело в подлеске. Меня не покидало чувство беспокойства и угнетенности, пейзаж казался ирреальным и гротескным, как будто была нарушена перспектива или светотень. Не удивительно, что здесь никто не селился: в таком окружении невозможно спокойно спать. Слишком похоже на картины Сальватора Розы, слишком напоминает заколдованный лес в сказках.

Но все это не могло даже сравниться с Окаянной пустошью. Едва я увидел ее в центре просторной низины, я понял, что никакого другого названия нельзя дать подобному месту и что трудно найти другое место, которому дали бы такое название. Словно поэт изобрел его, взглянув именно в эту долину. Должно быть, рассуждал я, это последствия пожара, но почему тогда не видно новой поросли? Среди пышных лесов и полей зияло огромное, в пять акров, безжизненное пятно, как будто выжженное кислотой. Оно простиралось в основном к северу от старой дороги, но захватывало небольшой участок и по другую ее сторону. Я почувствовал инстинктивное нежелание приближаться, но дело требовало, чтобы я прошел дальше. На мертвой земле не видно было никакой растительности, только мелкая серая пыль или зола, которую, кажется, даже не раздувал ветер. Вокруг валялось или стояло, догнивая, множество голых стволов, а ближайшие деревья были чахлые и низкорослые. Пока я спешно пересекал пятно, справа я успел заметить развалины печной трубы и погреба, и открытый, заброшенный колодец, тяжелые испарения которого странно искажали солнечный свет. Я был рад, когда, наконец, достиг заросшего лесом склона, по которому мне предстояло подняться, и теперь страхи обитателей Эркхэма не казались мне надуманными. Поблизости не было никаких других строений, должно быть, это место и раньше не было особенно притягательным. Возвращаясь, я сделал крюк по новой дороге, не решившись в сумерках идти через зловещую низину, словно отражавшую темную пустоту вечернего неба. Мне было бы уютнее, если бы его заслонили облака.