Да что и говорить, тяжело и больно смотреть на гибель наших летчиков. Такие случаи участились с появлением истребителей из отряда Геринга. Раньше мы бросали в воздух шапки, кричали «ура» каждой появившейся группе советских самолетов, идущих на бомбежку врага, а сейчас мы провожаем красных соколов с чувством тревоги. Встречая наши самолеты, пролетающие обратно над Мамаевым курганом, мы часто недосчитываемся одного-двух. «Не вернулись два», — говорим мы обычно друг другу, но, чтобы не расстраивать себя и друзей, каждый утверждает, что видел этих двух где-то там, на подлете к полевому аэродрому.

Зато какую радость доставляет нам каждая победа наших отважных летчиков-истребителей, летающих на новых самолетах конструктора Яковлева!

Как-то раз с юго-запада летело свыше тридцати вражеских самолетов Ю-87. Они держали курена заводской район. Но вскоре их строй распался. Они не стали выстраиваться цепочкой для пикирования. Группами по три машины разлетались в разные стороны и бросали бомбы с большой высоты. Два из них вскоре загорелись. Затем воспламенился и врезался в землю еще один. Через две-три минуты в воздухе стало тихо. С западной стороны над Мамаевым курганом спокойно пролетели три наших «яка». Это их работа.

— Передайте спасибо летчикам Баранову, Новикову и Алехину, — наказывали бойцы своим командирам.

Оказывается, что Баранова и Новикова все знают еще с боев за Дон. Немецкое командование уже тогда предупредило своих летчиков об этих «опасных асах» и обещало большие награды за их уничтожение.

Особой популярностью среди наших бойцов пользуется летчик-истребитель Новиков. О нем ходит много рассказов. Новиков сибиряк, односельчанин известного летчика Покрышкина; учебу он окончил в бою под Ворошиловградом. Однажды, поднявшись в воздух на учебном «миге», он встретил «хейнкеля» и заставил его приземлиться, за что сразу получил боевой истребитель.

Тем тяжелее для нас была утрата этого замечательного летчика, павшего смертью храбрых.

Это случилось в полдень.

Мы с сержантом Тобольшиным лежали около щели и разговаривали о ловле осетров. Я знаю Тобольшина с первых дней формирования нашего комсомольского полка. Его курносое, скуластое лицо освещено всегда хитровато прищуренными глазами, по ним трудно определить, когда он грустит, а когда веселится. Тобольшин напоминает мне коренных сибирских таежных жителей, которые умеют в одной стеганке и кожаных ичигах в трескучие морозы ночевать в лесу, а в жаркие летние дни пить по дюжине чашек горячего чая. Таких не страшат ни многодневные переходы, ни опасность встречи с диким зверем, ни преодоление бурной реки. Есть такие люди. Они не закрывают глаза в бурю и не падают духом при опасности, радуются солнцу и улыбаются дождю. Правда, у Тобольшина в отличие от многих сибиряков волосы, как солома, — светлые и непослушные, чуб то и дело упрямо вылезает из-под пилотки. Ему так же, как мне, приходится часто смачивать голову и натягивать пилотку туго, чтоб не выглядеть неряхой. Многие говорят, что мы очень похожи друг на друга, а первое время даже считали нас родными братьями. Много внешнего сходства. Но только внешнего. Я хотел бы иметь такие качества, какие есть у Тобольшина. Это поистине бесстрашный человек. У него еще не зарубцевался шрам на плече, правая рука перебита и пальцы плохо действуют, но он все еще рвется к своим, в свой полк, и зовет меня, но наша дивизия где-то на переформирований.

Тобольшин утверждает, что все сибирские батальоны скоро вернутся сюда. Он оптимист. Его заветная мечта — скорее окончить войну, поехать к себе в Нарым, заработать денег на ловле осетров, чтобы матери без него жилось хорошо. Самому поступить в летное училище.

И вдруг Тобольшин неожиданно замолчал в воздухе послышался знакомый гул моторов Поглядев вверх, я сразу подумал о Баранове, Новикове и Алехине.

— Да, это наверняка они, — подтвердил Тобольшин. Из-за авиагородка навстречу им вылетели два «мессершмитта» и пошли в лобовую атаку. Завязался бой.

В короткой схватке наши одержали победу, один «мессершмитт» врезался в землю, другой успел увернуться и на бреющем полете с предельной скоростью ушел на запад.

— Удрал… Трус! — презрительно бросил Тобольшин.

Три сокола не стали догонять удирающего пирата, а начали парить над курганом. Неожидан но раздался треск, через мгновение последовала длинная пулеметная очередь вперемешку со взрывами снарядов. Один наш истребитель тут же круто повернул к реке, стремительно полетел вниз и скрылся за горящим заводом. Два «мессершмитта», выскользнув из-за туч, заходили оставшимся в хвост.

Маневр им не удался Наши «яки», прикрывая друг друга, увернулись от ударов и перешли на крутые горизонтальные виражи. Началась карусель.

На помощь немцам подошли еще два «мессера», которые, как коршуны, навалились на наше го ведущего, но этим моментом воспользовался ведомый и меткой очередью сразил одного. Другой атакующий промахнулся и, сделав «горку», подставил спину.

Снова остались два на два.

Самолеты пошли на сближение. Сплошной треск пулеметов, яростное завывание моторов. Вскоре еще один из наших истребителей отвалил в сторону и ушел должно быть, подбит или кончились боеприпасы.

— Жаль, остался один, — со вздохом и тревогой в. голосе произнес Тобольшин.

Но кто же остался? Не чувствуя под собой ног, бежим на станцию наведения. Возле моего блиндажа представители авиачасти поставили свои рации и отсюда, с земли, помогают нашим летчикам. Дежурный станции наведения сообщил, что в воздухе остался один Новиков.

— Новиков, Новиков, два выше тебя! — кричит дежурный в микрофон, не спуская глаз с самолета.

Чувствуется, что он так же, как Тобольшин и я, готов кричать: «Уходи, Новиков, уходи!»

«Мессеры», подстроившись в хвост, бросились в атаку Новиков заставил свой самолет нырнуть в дымовую тучу и моментально вынырнул на чистый квадрат. «Мессеры» по инерции влетели в тучу и, видимо, потеряли своего противника.

— Хорошо, так их! Обманывай!

Новиков не уходил. Он подстерегал своих врагов Вот появился «мессер». Новиков бросился к нему, дал очередь — и воспламенившийся немецкий самолет врезался в реку.

— Молодец, Новиков, молодец! — восхищался Тобольшин. Но тут появился еще один «мессер».

Начался поединок. Удачным маневром самолет Новикова приблизился к хвосту фашиста, но очереди не последовало, должно быть, кончились боеприпасы. Два аса, советский и немецкий, стали набирать высоту, чтобы вновь вступить в смертельную схватку.

Чем же кончится этот поединок?

Прошло еще несколько минут, самолеты поднялись так высоко, что уже трудно различить, который из них наш, который чужой. Ревя моторами, они то летели по узкому кругу, то стремительно скользили вниз или вновь поднимались кверху. Вдруг они сблизились и несколько секунд летели вместе. Сначала показался белый дым, потом большое пламя. Оба самолета стремительно ринулись вниз.

— Таранил! — пронеслось по Мамаеву кургану.

От горящего самолета отделился черный комочек не больше планшета. Кувыркаясь, он полетел вниз, на южный склон кургана.

Когда до земли осталось метров восемьсот, раскрылся парашют. Ветер тянул его к авиагородку, где уже были немцы. Они открыли сильный огонь. Видя это, парашютист, ловко управляя парашютом с помощью строп, стал быстро скользить на наш передний край.

Раздался сухой треск разорвавшегося бризантного снаряда. Мимо!

Парашютист продолжал снижаться. Ему осталось лететь не больше двадцати — тридцати метров. Тут же лопнул еще один бризантный немецкий снаряд. Парашютист дрогнул. Руки его отпустили стропы, голова повисла. Он комком упал на землю.

— Эх! — вырвалось из груди Тобольшина.

Через час на командный пункт, к бакам, бойцы принесли завернутого в парашют летчика и осторожно положили на землю. Грудь советского аса иссечена осколками снаряда. Один осколок пробил нижний край ордена Ленина и ушел в сердце. Комсомольский билет № 7559817, выданный Дзержинским городским райкомом ВЛКСМ города Новосибирска Новикову Михаилу Федоровичу, окровавлен. Лицо совершенно юное. Над переносьем застыла морщинка сосредоточенности. Казалось, он продолжал еще преследовать врага. Он умер с открытыми глазами, в его взгляде — ни тени страха.