Вот и сбавили обороты двигатели. Так и должно быть: прежде чем переступить порог гостеприимного дома, переведи дыхание.

В репродукторах зазвучала музыка. Во всю ширь и даль реки покатился мотив знакомой песни, красивой и раздольной, как сама Волга. А вот и красавец город, развернувший свои широкие плечи вдоль высокого правого берега почти на 80 километров.

Корпуса заводов на круче, частокол заводских труб, белокаменные многоэтажные здания, широкие улицы, скверы, парки, аллеи… И над всем этим возвышается, напоминая парящую птицу, величественная скульптура женщины. Платок, сорванный с ее головы ветром, призывный взмах руки, одухотворенное лицо и высоко поднятый меч прекрасно выражают замысел художника, передают настроение суровой военной поры, когда советские люди и многие народы Европы ждали освобождения от гитлеровского ига, Родина-мать зовет. Зовет своих верных сынов и дочерей к победе над захватчиками.

По мере приближения к причалам речного вокзала все нарастает и нарастает звучание оркестра. Его подхватывает хор: — Есть на Волге утес…

На палубе группа пассажиров. Между ними белокурый мальчик лет семи.

— Дедушка! Почему опять запели про утес? — спрашивает он. — Ведь тот красивый утес Степана Разина остался позади.

Дедушка — среднего роста, в белой безрукавке, на висках седина — подхватывает мальчика на руки.

— То история, а это наше время. Вот смотри.

Он принялся показывать мальчику наиболее приметные сооружения города и рассказывать о них так, будто каждый дом от первого до последнего кирпича возводился при нем.

— Дедушка, а скоро мы увидим твой дом?

— Скоро, скоро. Видишь избитые стены из красного кирпича? Это мельница, а за ней…

— Вижу, вижу! — обрадовался мальчик.

И только теперь пассажиры убедились в том, что, значит, правду говорили, будто среди них живая история обороны Сталинграда — Герой Советского Союза Яков Федотович Павлов. Вместе с семьями мы плывем с ним в Волгоград. Я знаю его с тех дней, когда он возглавлял оборону дома, названного его именем.

Спокойный, всегда осмотрительный, не любящий суеты Яков Федотович и на этот раз не спешил. Сойдя на берег, он предложил пройтись по набережной, полюбоваться Волгой, постоять перед причалами.

Вдоль причалов прокатывается крутая волна от трехпалубного лайнера «Федор Шаляпин», следовавшего за нашим теплоходом.

На нем туристы. Они переместились к боковым перилам палуб. Все в ярких куртках; мужчины и женщины в джинсах, на головах разноцветные береты и панамки с эмблемами, по которым нетрудно определить — туристы из западных стран. Многие спешат запечатлеть на фотопленке город таким, каким он открылся перед ними сию минуту. Почти все объективы нацелились в сторону величественной скульптуры на вершине Мамаева кургана.

Мамаев курган. В дни Сталинградской битвы он был отмечен на картах генеральных штабов всех стран мира. Здесь начиная с 13 сентября 1942 года по 30 января 1943 года— 140 дней и ночей — не унималась дрожь земли от взрывов снарядов, мин и авиационных бомб, неумолчно бушевали вихри свинца и рваного железа. Здесь насмерть стояли советские воины, сражаясь за ключевую позицию обороны города.

Туристы проходят мимо нас, не подозревая, что встречаются взглядом с тем самым сержантом Павловым, имя которого стало символом героизма, стойкости и упорства защитников Сталинграда.

Вглядываюсь в лица туристов и я. Среди них много пожилых. Встречаюсь взглядом с одним, вторым, третьим.

И вдруг у меня появляется надежда, что именно сейчас встречу человека, о котором думаю много лет. Память возвращает меня на Мамаев курган той грозной поры…

Та бомба, которая уже не свистит, а ревет над твоей головой, — для тебя последняя. К такому выводу мы пришли в дни боев за Сталинград. Но бывают исключения. 13 сентября 1942 года в девятом часу утра на северных скатах Мамаева кургана у входа в мой блиндаж воткнулась ревущая бомба. Воткнулась и… молчит. Обливаясь холодным потом, я ждал взрыва. Те секунды показались мне вечностью. Как хотелось жить в те секунды! И словно какая-то пружина выбросила меня из блиндажа. Вылетел я из него пулей, припал к земле. Вижу — из хвостового оперения воткнувшейся у входа в блиндаж бомбы сочится желтый дымок. Сейчас взорвется! Но она не взорвалась. Почему? В теле той стокилограммовой бомбы — «сотки» — вместо тротила оказались опилки с песком. Может быть, тот, кто сделал это, обрек себя на мучительные пытки в застенках гестапо. Кто он? Ясно одно: он верный друг. Где он сейчас, не знаю. Но верю, что теперь ему дышится легко, его не мучает совесть, он вправе гордиться своим молчаливым подвигом перед детьми и внуками.

— Неужели ты, в самом деле, озяб? — взяв меня за локоть, спрашивает Яков Федотович.

— Нет, вспомнил одну «сотку». — И я рассказал спутникам о той самой, невзорвавшейся бомбе.

— «Сотка» — и не взорвалась?! — удивляются они.

— В самом деле, — замечает Яков Федотович, — люди злой памяти обходят места своих преступлений стороной… Но как опознать человека, который заслужил доброго слова за свой молчаливый подвиг в дни великой битвы?..

Яков Федотович встал и зашагал к Мамаеву кургану.

Родина-мать. Над вершиной Мамаева кургана она взметнула меч возмездия, поднятый в суровую пору войны. И теперь, в мирные годы, она предупреждает недругов Страны Советов: не забывайте былое!

На земном шаре много гор и вершин, больших и малых высот. Мамаев курган среди них почти незаметная точка. Но в истории второй мировой войны он высится как одна из недосягаемых высот человеческого мужества, проявленного в борьбе с захватчиками.

2. На дальних подступах

На исходе второй недели июля 1942 года над большой излучиной Дона засновали одиночками и группами самолеты с крестами и когтистой свастикой на плоскостях. Порой они снижались до бреющего полета, прочесывая скорострельными пулеметами поля зреющей пшеницы, хуторские сады и ковыльные курганы. Открывать по ним огонь из винтовок и бронебоек запрещалось: это преждевременно демаскировало бы занятые позиции. И валились скошенные пулями ветки вишневых деревьев, роняя на землю, словно крупные слезы, спелые плоды.

А когда в воздухе появлялись наши звездные истребители, будто оживали притаившиеся на косогорах стрелковые подразделения, зенитчики в садах и бронебойщики на курганах. В такие минуты вражеским пиратам было некогда смотреть вниз.

Задача политруков рот и комиссаров батальонов нашей 62-й армии заключалась в том, чтобы довести до сознания каждого бойца суть приказов командования — создать прочную и неприступную оборону. Мы находились тогда в хуторе Володинском[2]. В беседах с бойцами политработники внушали веру в боеспособность подразделений, в силу имеющегося оружия, говорили о том, что если враг попытается прорваться здесь к Дону, то встретит решительный отпор. Однако никто из нас тогда не ожидал, что именно на этом направлении будут сконцентрированы такие огромные силы врага, стремящиеся прорваться к Сталинграду и тем самым отрезать Кавказ от центра страны и парализовать движение по главной водной артерии России — Волге.

17 июля принято считать началом великой битвы. Над нашими позициями поползли тучи дыма, пыли и выхлопной копоти. Впереди, западнее основного рубежа обороны, вступили в бой с противником передовые подвижные отряды наших войск. Эти отряды были созданы по указанию Ставки Верховного Главнокомандования и выдвинуты от 62-й армии на рубеж реки Чир и от двух дивизий 64-й армии — на рубеж реки Цимла с задачей задержать продвижение войсковых колонн захватчиков в большую излучину Дона.

Первыми вступили в бой с гитлеровскими захватчиками на земле Сталинградской области разведчики 33-й гвардейской дивизии. Разведчиков возглавлял бывший десантник, участник сражения за Керченский полуостров капитан С. А. Глущенко — стройный, красивый и редкой храбрости гвардеец.