— Так, хорошо, ясно. Наши части прочно держат ключевые позиции — Мамаев курган, район «Красного Октября» и фланги центра. Значит… Вызывайте сейчас же ко мне командиров батальонов и отдельных рот, — приказал Титов.

Старшина пожал плечами: мол, больному покой нужен.

— Вызывайте, вызывайте! — повторил Титов и, подумав, добавил: — И бронебойщика Зернова. Его надо назначить командиром противотанковой группы.

Через несколько минут один за другим к Титову прибыли вызванные командиры. Не явился только Зернов. Он стоял над могилой Нади. В одной руке у него была бескозырка, которую он, не замечая, смял в тугой комок…

Когда сюда подбежал связной и сообщил, что Зернова вызывают в санитарную роту, бронебойщик уронил свою бескозырку на свежий бугорок земли и пошел совсем в другую сторону. Шел он, не сгибаясь, с обнаженной головой, к переднему краю. Связному показалось, что бронебойщик заплакал.

— Такой камень-глыба, а горя не вынес.

Остановившись перед занавеской, отделяющей отсек командира полка от общего коридора подземного лазарета, Костя услышал знакомый голос. Титов с кем-то разговаривал так спокойно, будто ничего не произошло.

— Как дела на правом фланге?

— Держимся, товарищ командир! — послышался ответ.

— Патронов Селезневу добавили?

— Уже послали.

— А сухарей?

— Да.

— Этому флангу надо помогать, ведь они почти отрезаны от нас.

Наконец Титов услышал шорох за белой занавеской и спросил врача:

— Кто пришел?

— Костя, — ответил врач.

— Пустите его ко мне.

Костя уже стоял в дверях. Пропустив вышедшего командира первого батальона, он направился к Титову, но врач шутя заслонил ему дорогу.

— Что же, доктор, вы не пускаете парня, разве не знаете, что он у нас мастер на все руки? — сказал Титов.

Костя смутился.

Потом сказал первое, что пришло на ум.

— Дядя Володя, мне говорили, что вас за Волгу хотели отправить.

— В Волгу, а не за Волгу, — пошутил Титов. — Но я не хочу. Сначала надо вышибить гитлеровцев из Сталинграда. Вышибем — тогда поедем вместе.

— Дядя Володя, а вы немецкий язык знаете? — смущенно спросил Костя, вынимая из кармана алюминиевую пластинку.

— А что? Давай посмотрим, — и, пробежав глазами по пластинке, Титов спросил: — Где взял?

— В кабине самолета, который упал возле заводской стены, желтый такой, песочного цвета, кургузый…

— Спасибо, Костя, спасибо. Тут есть важные сведения. Этот самолет из эскадрильи «Сицилия», со второго фронта…

— Нет, это с немецкого самолета, возразил Костя.

— Вот и я говорю. Эти самолеты Гитлер готовил против англичан и американцев, что высадились в Африке. Но, как известно, сейчас там затишье. Союзники не наступают. Ждут, когда падет Сталинград.

— Значит, союзники сами отпустили эти самолеты сюда, — догадался Костя.

— Выходит, так, радист…

— Ну и союзники! В Дюнкерке оставили «матильды» и «валентаи», теперь эти самолеты сюда отпустили. Почему они так делают?

— А это надо их спросить. Радист, передайте срочное донесение: на территории полка упал подбитый самолет — истребитель «фокке-вульф» из эскадрильи «Сицилия», мотор воздушного охлаждения, вооружение две пушки калибр 20, четыре пулемета калибр 7,92, корпус покрашен в песочный цвет… Передал? Самолет подготовлен для действий в условиях африканского фронта, но срочно переброшен сюда… Все. Точка. Подпись…

— А как же второй фронт?. — спросил Костя.

— Откроют. Только, наверно, тогда, когда он нам не нужен будет. — Титов закашлялся. Тут же вошел врач. Он посадил раненого и, поддерживая его обеими руками за плечи, кивком головы попросил Костю выйти.

Задымленное небо опустилось над территорией полка так низко, что плывшие в темноте тучи бороздили стены осевших корпусов. Земля дышала гарью и смрадом взрывчатки. Кое-где еще дымились воронки от бомб, а вокруг них мерцали огни догорающих блиндажей и оконных перекрытий.

Втянув голову в плечи. Костя брел к блиндажу комендантского взвода, с грустью вспоминая все, что ему довелось увидеть в этот день. «Дядя Володя похвалил за то, что я принес ему пластинку, но ведь это не подвиг, ни в кого не стрелял, просто выдрал пластинку, и все. Нет, надо как-то по-настоящему помочь дяде Володе, Фомину и всему полку. Но как? Почему они не дают никакого задания? Неужели нельзя найти дело? Они просто не хотят выслушать меня как следует и разговаривают со мной как с маленьким. Обидно…»

В блиндаже комендантского взвода Костю встретили молчаливо. Никто не спрашивал, где он был и почему, уходя, никого не предупредил о своей отлучке. Видно, в этот вечер было не до того.

Принесли ужин. Все переглянулись и молча сели к столу.

Вошел Фомин.

— Здравствуй, Костя! — как ни в чем не бывало ласково сказал он, передавая Косте коробку цветных карандашей. — Это тебе командир полка прислал. Пускай, говорит, рисует.

— Спасибо, — ответил Костя, с благодарностью глядя на Фомина, и подумал: «Где же Зернов? Ведь утром договорились, что он придет сюда. Я бы их сейчас помирил с Александром Ивановичем. Неужели и с Зерновым что-нибудь случилось?»

6. В огне

К концу октября армия, обороняющая Сталинград, состояла из трех, разобщенных гарнизонов, один — на северной окраине, другой — главные силы — в центре города, третий — в заводском районе. Здесь, в заводском районе, сражался гвардейский полк Титова. Гитлеровские генералы готовились торжествовать победу, но случилось то, чего они не ожидали. Осажденные гарнизоны, так же, как и отдельные воины, самостоятельно решали задачи, установили строгий порядок экономии боеприпасов и продуктов питания.

Отступить — значит изменить Родине. Так решили бойцы и командиры осажденного гарнизона. Крохотный клочок сталинградской земли стал для них домом, неотъемлемой частью великой Родины.

В эти дни враг, наткнувшись на непреклонную стойкость защитников заводского участка, прекратил атаки. На фронте наступило непродолжительное затишье.

Воспользовавшись таким затишьем, Александр Иванович Фомин как-то незаметно для Кости превратил часы отдыха в часы занятий. Возьмет учебник, и глаза его засветятся тепло, голос зазвучит свежо и бодро.

Пройдет каких-то полчаса, и Косте кажется, что перед ним не сержант Фомин, а учитель, как в настоящей школе.

И до чего же этот Александр Иванович азартный человек! Если бы не боевая обстановка, он бы, наверно, целые сутки занимался. Даст задачку, самую что ни есть трудную, и улыбается: «Решай, решай, есть еще потруднее». Или начнет пояснять и решать задачи, да так, будто любая задача при нем составлялась. Решает просто и скоро. Знай запоминай! Как легко ему это дается! А начнешь сам решать — не тут-то было.

— Трудно? — спросил Александр Иванович. — Это тебе не с голубем развлекаться. Все, что берется трудно, с боем, то дорого и незабываемо. Учиться можно и нужно везде, в любых условиях…

Порой Александра Ивановича срочно вызывали в штаб или на передний край. Оставляя Костю, он давал для самостоятельного решения самые сложные задачи и как бы между делом спрашивал: «Хватит или еще?» Костя хмурился, но все же говорил: «Давайте еще».

— Ладно, хватит. Если бы кто другой, а тебе и эти не решить, — подзадоривал Александр Иванович.

— Решу, — отвечал Костя, принимаясь за дело.

Иногда, не найдя ответа, бросал, но, подумав, снова брался за учебник: «Докажу, что я не хуже других».

Но почему же теперь сюда не приходит бронебойщик Зернов — хороший доверчивый товарищ? Куда он девался?

Но вот Зернов вернулся. Угрюмый, злой, он целыми днями молча лежал со своей бронебойкой у амбразуры. Наконец зашел к Косте. Огромный, небритый, глаза красные.

— Это твои, — проговорил, подавая две книги.

— Я знал, что они у вас, — принимая, сказал Костя. — Надя передала?

— Да, — ответил Зернов и, сдержанно вздохнув, опустил голову. Костя понял, что гибель Нади Зернов переживает больше, чем кто-либо другой.