— Нет. Но планирую — при личной встрече, — с мстительной ноткой ответила она.

Он поднял брови:

— Что, уже пригласил? Он вообще откуда?

— Он из Тмутаракани. Но уже пригласил.

Врала; инициатором встречи стала она сама.

***

Впервые увидев, я хотел обратиться к ней по-настоящему. Не этим вымышленным прозвищем, но реальным именем… Она обещала сказать при встрече. Но, уже сидя в назначенном кафе, я всё-таки скинул смс-ку:

«Хочу звать тебя по имени. Напиши настоящее — сейчас».

«Приду — тогда и узнаешь:)».

«Не могу ждать».

Отправил. Ответ пришёл почти тотчас, не успел экран погаснуть.

Я сощурился (опять упало зрение; снова болела спина, и кофе стал, как прежде, ненавистен), вгляделся, прочёл. Не было ни страха, ни паники. Только тоска.

Она вошла, стряхнула с зонта капли и двинулась между столов, оглядываясь по сторонам. Я не хотел, чтобы она меня увидела, и всё-таки не мог оторвать глаз. В конце концов, это были последние минуты, когда я смотрел на неё. Больше встреч не будет. Я не хочу. Эта девушка, в сущности, неплохая, замечательная, перспективная девушка, которая мне даже чуточку симпатизировала и которая ничуть этого не хотела, — она разбила мне сердце дважды.

Как пошло и штампованно звучит: «разбила сердце». Наверное, писателю не следует использовать это клише. Но у меня сейчас не было других слов.

Она скинула плащ, размотала шарф, пристроила на вешалку мокрый зонт. И, конечно же — рано или поздно это должно было произойти, — заметила меня. Кивнула удивлённо, подошла к моему столу.

— Привет, — улыбнулась. Искренне улыбнулась: всё-таки я ей нравился. — Давно приехал? Отпуск?

Ха. Привыкла, что я путешествую только по отпускам.

Решил съёрничать:

— Командировка.

— Мм. Понятно.

Наверное, она слегка озадачилась. Всякий раз бывая в столице, я непременно звал её встретиться. А в этот раз вот не позвал.

Хотя нет, всё-таки позвал, выходит. Вернее, она меня позвала. Какая глупая, грустная путаница.

— Ты, поди, на свидание пришла?

Она покраснела — чуточку. Самую каплю.

— Не. Деловая встреча. А ты?

Ах, вот как это называется. Ну ладно. В таком случае у меня тоже деловая встреча.

— И я вроде того. Но я уже встретил, кого надо было. И кого не надо — тоже.

— Ну ладно… А я вот подожду… Не вижу что-то своего визави.

Видишь-видишь, ещё как. В глаза глядишь. Без ножа режешь.

— Ну ладно, — повторила она. — Пойду…

Я поглядел на неё, представил, как беру за руку. На поцелуй не осмелился — даже мысленно, на прощанье. Кивнул и, подождав, пока она отойдёт, вышел из кафе. На улице бушевал ливень. Я накинул капюшон и пошёл в хостел — дописывать эпилог о тюфяке-инженере. Теперь я знал имя той, кому хотел его посвятить. И давно, оказывается, знал.

Какого цвета твои глаза

Прим.: написано на основе невероятно красивого видео "The Maker" Christopher Kezelos

***

Мрачной торжественностью его рабочее место похоже на склеп или престол. Всюду кролики: на ручках и стаканах, на рисунках, чертежах и обложках книг. Свечи в форме крольчих с длинными восковыми ушами. И кроличьи лица на стекле. А Вторая Главная Пара Кролов уже десять лет как не отпускает подставку песочных часов.

Он — портной крол со стеклянными глазами, фарфоровыми зубами и лосинами в полоску. Это его рабочее место, его швейная машинка, его ножницы и портновские мелки. Его часы.

Его особый заказ.

Песок в клепсидре тяжелеет, Вторая Главная Пара синхронно выгибает левую бровь. Тишина замирает, на мгновенье став яркой и плотной, как холст.

Часы оборачиваются.

Песок, танцуя, устремляется вниз, и в ту же секунду в его шитых ушах начинает тревожиться скрипка. Крол помнит эту секунду и это состояние, ностальгию и дежа вю. Дрожь в лапах, нетерпение и страх опоздать, который, как цветок от живительной влаги, распускается где-то в глубине от паники скрипичных нот.

…

Книга. Теперь главное — книга. Раскрыть и пробежать глазами знакомые строки. Фигуры, манекены, образцы материй, открытки и коричневые конверты. Листать, оставлять их позади. Искать.

Вот оно. Описание, такт за тактом.

Крол снимает с полки ребристый мягкий кубик и раскатывает его по столешнице в плотный овал. Из ящика сама собой появляется горсть фарфоровых зубов. Раз — и овал уже напоминает лицо с застывшей жалобной улыбкой и удивлёнными бровями в форме скрипичных эфф.

Крол садит лицо на лопатку и относит к крохотной печи. Из-под кривых, сложенных пирамидкой кирпичей выглядывает штукатурка, словно крем между слоями пирога. Крол закрывает заслонку и бросает взгляд на часы. Песок течёт и смеётся.

…

Розовая материя из глубинных ящичков, старое кружево, которое он берёг только для неё. Крол выкраивает рукава, намечает мелом припуски, режет, позабыв экономить ткань. Мелкие розовые цветочки отражаются в лезвии, осыпаются из-под него.

Песок течёт, скрипка тревожится громче.

Время остудить лицо. С лопатки оно соскальзывает в воду, поднимая брызги пара. Крол отбегает, не дав влажным каплям пропитать своё матерчатое тело. Лицо с закрытыми глазами шипит в холодной воде.

…

Самая лёгкая вата. Как будто где-то рядом тополь только-только отпустил с веток пух, и он ещё не успел ни запылиться, ни впитать в себя воздух, ни даже достать земли. Крол рвёт вату лапами и зубами, ласково, очень бережно вкладывает её внутрь розовых рукавов. Остужает, осушает бледное лицо и укладывает его поверх наполненного ватой тела. Выкраивает уши, примеряет на свои — как раз! — и осторожно приставляет к лицу. Теперь это она, теперь касаться её уже страшно. Она уже жива, только спит. Нельзя сделать больно. Нельзя потревожить…

Аккуратно, миллиметрик в миллиметрик, зашить шов на спине…

Она лежит на столе, прекрасная и розовая. Она спит. Крол трогает её за лапу — трепетно и с боязнью. Он сшил, он создал, осталось самое тяжёлое.

Тянет за другую лапу, не теряя терпения и страха. Гладит по плечу. Приподнимает, усаживает. Розовая кукла, самая красивая на свете кукла, чуть ниже него.

Он опускает её на пол, но, стоит расслабить лапы, как она падает, и Крол подхватывает её в свои объятия. Нежно усаживает на стул. Она спит сидя, не открывает глаз, не говорит, что она есть, что она жива.

Он читает ей книги. Он рассказывает ей о своей картотеке. Он в отчаянии показывает на свой стол, сокровища, иголки, нитки и ракушки. Он чувствует, как внутри, где-то под полосатой тканью, рвётся и мягко неприятно стучит его ватное сердце.

Розовая материя шуршит о стулья, а песок в часах продолжает танцевать вниз под тревожную скрипку.

И Крол понимает: нужно покориться скрипке и тревоге. Он берёт книгу, листает страницы, оставляя позади чертежи, схемы и ткани… Вот она, музыка. Вот она, скрипка.

Он замирает на секунду, глядя на её кружевной воротничок и бордовые пуговицы. Проснись. Пожалуйста, проснись. Я так хочу узнать, какого цвета твои глаза.

Один вздох, и смычок ложится на струны. Время застывает, застывает взгляд стеклянных глаз, воздух внутри и снаружи, и Крол может только как кукла наклоняться вперёд-назад, в такт мелодии.

Но ноты охватывают его блестящей лаковой рекой, или рукой в лайковой перчатке, чем-то бархатным и светлым, тонким, как волос смычка. И он уже раскачивается, закрыв глаза, позабыв глядеть на часы и на неё.

Кабинет и нитки, печь и картотека — всё растворилось в скрипичной музыке. Есть только ветер оттого, что она поднялась с кресла.

Крол смотрит перед собой, и лапа со скрипкой уходит в сторону. Пришло время менять маску; его лицо улыбается.

А она только глядит бирюзовыми глазами в его рыжие и боится улыбнуться. «Не может улыбнуться!» — с внезапным ужасом понимает Крол, вспоминая, что сделал для неё только одно лицо. У него самого было три: обыкновенное, сконфуженное и счастливое. Он мог улыбаться, если хотел.