— А вот, смотрите еще газету «Казанский вечер». Там стоит: «Бывший почтовый чиновник Грязев, получивший небольшое наследство, пожертвовал в пользу ссыльных (политических) в Нарымский край 18 тысяч…» Что же это такое? а?

— Но я не вижу никакой связи преступления с жертвователем то на революционные, то на патриотические цели свои деньги.

— Я думаю, что этому человеку откуда-то с неба свалились громадные деньги, и он не знает, куда их девать. У него просят на основание гимназии в Вятке и он дает, что видно из хроники «Вятского края», и через неделю кидает такую же сумму на построение шантана в Симбирске.

— Это не меняет дела. Человек кидается в разные стороны, мечет деньгами и думает, что приносит пользу шантаном.

— Я узнал еще следующее: Грязев получал в почтамте 42 рубля в месяц, ему 27 лет, и накопить много денег он не мог, воровать ему было негде, так как почта — это единственное в России учреждение, где ведется самая строгая формальность относительно каждой трехкопеечной марки. Я узнал еще: тетки у него не было, родственник его, служащий музыкантом в Самаре, зарабатывает 80 руб. в месяц, и он тоже не мог дать Грязеву таких денег. Грязев был альфонсом у одной барыни, молодящейся старухи, но она жива, не особенно богата, довольно скупа и платила ему по мелочам. Я думаю: убийца семьи Стуколкиных — Грязев. Вот справка в почтамте: он уволился 10-го июня. Пропал из Москвы, выписавшись в Кишиневе 9-го. Теперь он находится где-то в среднем Поволжье: в Казани, Саратове. Самаре или Симбирске. Я это знаю потому, что на днях в Самаре был арестован полицией пьяный помещик Грязев, ударивший в ресторане кокотку и разбивший ей глаз. Назад тому неделю в Сенгилее с парохода снят фабрикант Грязев, буйствовавший и пристававший к одной почтенной даме, известной симбирской красавице N. V. Z., с предложениями, на которые…

— Это удивительно, Холмс. Мы в Москве только четыре дня, а вы уже знаете все… Это поразительно.

— Клянусь, я достану этого человека со дна моря. Пусть он едет, куда ему угодно. Россия хороша тем, что здесь преступник не может далеко убежать. Куда он денется без паспорта?…

— Да, — но к нам кто-то стучится… Войдите…

Вошел развязный детина, одетый по последней моде, с шикарным пробором на голове, с бездонным нахальством во взоре и тупостью в лице.

— Сотрудник «Вечернего луча», — отрекомендовался он.

— Это уличная газетка Москвы бундистского направления[2], — прошептал Холмс на ухо Ватсону. — Чем могу служить?..

— Я должен сделать вам интервью. Вы представитель «Анонимного Бельгийского Общества», пославшего вас в Симбирск хлопотать об открытии там трамвая[3]? Дайте мне сведения о ходе ваших хлопот.

— Пожалуйста, — вежливо предложил сыщик кресло журналисту и сообщил ему все, что тот хотел знать.

— Хорошо, — ответил репортер. — У нас будет сенсационная заметка. Благодарю вас…

— Пожалуйста… пожалуйста, — расшаркался Холмс. — Только, если вы будете так добры, поставьте в вашей заметке: что мы едем сегодня в Симбирск, инкогнито… Мы, именно, представители Анонимного Бельгийского Общества…

— К вашим услугам… До свиданья…

— До свиданья…

— Какой-то молодой человек вас спрашивает, — доложил лакей.

— Нас нет дома. Едем, Ватсон, в Симбирск… Представьте счет…

— Слушаю-с…

— Посмотрим маршрут: Москва, Рязань, Рузаевка, Пиза, Симбирск. Отходит в 11 часов, приходит в 8 часов вечера в Симбирск.

— Едем… Чемоданы уложены. Сколько по счету?..

— 82 рублика-с 34 копеечки-с… На чаек-с, если милость ваша будет, потому уход и прочее, тому подобное…

— 90 рублей. Извольте… Запишите, выезжаем в Симбирск.

— До свиданьица, вашсиясь… Позвольте, я донесу. Па-ажалуйте.

Дожидался извозчик… Холмс и Ватсон сели и быстро помчались к Рязанскому вокзалу. Проехали Тверскую, промелькнули по Театральному проезду, по Мясницкой и остановились у вокзала.

Через полчаса поезд мчал их к Рязани…

Глава III

Сначала ехали мимо дач. Попадались удивительно красивые места и уютные дачки, но чем дальше уходил поезд от грязной Москвы, тем скучнее становилась дорога. Мелькали неприкрытые деревни, пьяные мужики, толстые неуклюжие бабы, краснощекие девки, во все горло «горланившие» песни… Пейзажи шли однообразные, скучные, утомительные, как и сами станции.

Только в Тамбовской губ. глаз немного отдыхал на красивых хохлушках, с песнями выходившими на станции… Парни были здоровы и рослы. И села как-то уютно смотрели из-за холмиков…

Потом началась Сура. На ее берегах много удивительно красивых мест. Есть и такие, от которых жаль оторваться, несмотря на осеннюю погоду.

Ватсон читал газету, купленную в Москве, а Холмс знакомился с пассажирами и уже завел разговор с какой-то дамой, ехавшей с своим мужем в Карсун… Дамочка ела все время конфеты и болтала без умолку.

— Вы тоже в Симбирск? — изумилась она, узнав от Шерлока Холмса, что он ей по пути до самого места.

— Скажите пожалуйста! Слышишь, бюрократ, — обратилась она к мужу, — господин тоже едет в Симбирск. Иди познакомься.

Муж вежливо пожал руку Холмсу и вновь заснул на своем месте.

— Да! Еду вот в Симбирск, — начал Холмс, — и совершенно не знаю, куда я еду… Мне кажется, что я еду в какую-то Австралию, к дикарям…

— Помилуйте, — возмутилась собеседница. — У нас много интеллигенции, у нас очень много людей из общества…

— И если они все так же красивы и образованны, как вы… — заметил вскользь Холмс, — то я начинаю думать, что я еду в Париж…

Дамочка приняла комплимент, как и подобает, с должной скромностью, покраснела, потупилась, но взор ее ясно показал сыщику, что она далеко не прочь наставить мужу некоторое украшение на лоб.

— Матушка! — пророкотал ее благоверный. — Скоро Инза, так будь добра, не забудь купить мне зубровки. Опять ревматизм.

— Хорошо, хорошо, мой зубренок… Не забуду… Ну, а вы что будете делать в Симбирске? — обратилась она к Шерлоку.

— Я еду по делам трамвая. Скучно разговаривать на такую тему. Расскажите мне что-нибудь про ваш Симбирск…

— Начинаю… Город на берегу Волги… Мимо река Свияга. Лучшая улица Большая. Самый лучший дом — Кадетский корпус и барона Штемпеля. У нас есть театр и там теперь драма. Летом шато-кабак Чурашевой во Владимирском саду. Гулянье на Венце. Есть у нас чудный Карамзинский сад и там памятник… Есть хороший магазин, — например, Пастуховский.

Одно слово «Пастуховский» как-то приподняло дамочку, глаза ее заблестели, засверкали, а муж ее сразу проснулся.

— Что, что, матушка? Что Пастуховский? Сколько?… — забормотал он во сне, очевидно, ненавидевший магазин Пастухова за то, что слишком часто наведывалась туда его легкомысленная половина.

— Ну-с, что у нас еще особо примечательного?… Кажется, больше ничего нет. Воздух у нас хороший, климат здоровый, волжский, часто весною, впрочем, заболевают то ревматизмом, то простудной ломотой и еще кое-какими болезнями…

— И что же, многие страдают этими болезнями? — спросил Шерлок Холмс.

— Да! Прежде страдали очень многие…

— А теперь?

— А теперь мы этих болезней не боимся…

— Как не боитесь? Ведь эти болезни, как например ревматизм, считаются почти неизлечимыми.

— Это было раньше, пока в Симбирск не приезжал Георгий Санфиров.

— Кто это Георгий Санфиров? — спросил Шерлок Холмс.

— А это известный изобретатель единственного в мире целебного средства «Радикал», незаменимого при лечении ревматизма, простудной ломоты, сыпи, чесотки, лишая, экземы, золотухи, застарелых накожных ран, геморроя, вередов (чирий), поранений, порезов, ушибов, ожога, обваренья кипятком и потения ног.

— Да, да! Я о «Радикале» Георгия Санфирова слышал очень много лестного, — сказал доктор Ватсон. — Кстати, вот у меня московская газета, и в ней перепечатано из симбирской газеты «Народные вести» благодарственное письмо одного из больных, именно из № 92 «Народные вести».