— Как я могу помочь горю, госпожа? — спросил, робея, Дорион. — Так безмерно горе, так ужасна ссылка. А тут еще гибель лучшего творения Овидия Назона. С каким горением он писал его. Бывало, диктует мне, и слова его звучат так страстно, словно на театральных подмостках. Глаза горят. Я гордился тем, что первым услышал прекрасные строки «Метаморфоз». Все, что я писал недавно, я вспомню и напишу, госпожа. Не сомневайся в моем усердии. У меня еще хранятся вощеные таблички с записями.

— Я не сомневаюсь, — сказала Фабия. — Я напишу письма друзьям Овидия Назона и попрошу их дать нам списки тех страниц, которые им довелось слышать или просто записать. Я знаю, что Котта Максим обладает блестящей памятью, он многое, может быть, запомнил, и тогда мы попросим его продиктовать тебе. Во имя справедливости, в честь нашего бедного господина, мы должны восстановить «Метаморфозы», они должны стать достоянием всех римлян. Хочет этого Август или не хочет, но мы это сделаем, Дорион. А когда твоя забота о «Метаморфозах» завершится успешно, я отпущу тебя. Я помню, что отец твой живет в Афинах. И ты, должно быть, пожелаешь вернуться к нему?

— Уже не в Афинах, госпожа. Отец мой вместе с сестрами покинули свое отечество. Они отправились в дальние края для лучшей жизни. Сейчас они на пути в Боспорское царство, в город Пантикапей, воздвигнутый греками у Понта Евксинского.

— А это близко от тех мест, куда отправился господин? — спросила Фабия с надеждой.

«Бедняжка, — подумал Дорион. — Она надеется на лучшее. Может быть, так и будет. Может быть, место ссылки совсем близко от Пантикапея и все мы, вместе с отцом и сестрами, будем заботиться о знаменитом поэте. Дело чести помочь ему в трудную минуту».

— Госпожа! — воскликнул переписчик. — Какая прекрасная мысль. Возможно, что место ссылки господина совсем близко от Пантикапея, тогда мы не оставим его, право же! Мы будем ждать вестей от господина. И как только узнаем, куда доставила его императорская стража, сразу же установим с ним связь.

— Скорее бы это свершилось, — вздохнула Фабия. — Однако скажи мне, Дорион, что ты знаешь о Пантикапее? Похож ли этот город на города Италии? Живут ли там просвещенные люди из греков и римлян? Как плохо, что мне ничего не известно о тех местах, где отныне будет жить великий Назон.

Фабия уже не скрывала слез. Каждая мысль о Назоне ранила ей сердце. Обида была так велика, что, казалось, не хватит сил ее перенести.

— Я слишком опечалена и не смогу сейчас слушать тебя, Дорион. Но очень скоро я попрошу тебя обо всем мне рассказать. Мне кажется, что не случайно твой отец покинул Афины и отправился к Понту Евксинскому. Твой отец сослужит нам службу. Я слышала о том, что он искусный переписчик и человек уважаемый.

— Отец с радостью поможет господину, — сказал Дорион. — Фемистокл хорошо знает прекрасные книги Овидия Назона. Он их читал и восхищался великим мастерством певца любви. Впрочем, я не знаю кого-либо из грамотных людей, кто бы не читал и не заучивал на память стихи Овидия Назона.

Прикрыв лицо руками, Фабия всхлипывала. Дориону было неловко, но он не решался уйти.

— Госпожа, — сказал он, — я отлично помню тех друзей господина, которым он читал строки из «Метаморфоз». Я помню Руфина и Секста Помпея. Как-то Мессалин пришел во время нашей работы и господин позволил ему посидеть и послушать, что диктует мне для новой книги. Мы восстановим потерянное сокровище.

— Вот и хорошо, Дорион. Займись делом. Запиши те строки, которые запомнил, а потом пойдешь к Котте Максиму с моим письмом.

СТРОКИ «МЕТАМОРФОЗ»

Расставшись с переписчиком, Фабия долго сидела в задумчивости. Горе сломило ее, горе показало ей изнанку жизни, над которой она никогда не задумывалась да и не знала, какова она. У нее словно перевернулись все понятия: о чести, о достоинстве, о справедливости и преданности. Все, что прежде казалось обычным, знакомым, выглядело сейчас пустым и ненужным. А то, что стало главным с того момента, как Овидий покинул свой дом, было загадочно и непонятно. Как жить теперь в этом пустом доме, где все напоминает о прежней счастливой жизни? Ведь случилось непоправимое. Любимая Фабия, украшение дома Назона и желанная гостья при дворце Цезаря, — никому не нужна, всеми покинута. Фабия обездолена. Фабия вдова при живом муже. Как перенести это горе?

Фабия держала в руках серебряное зеркало и время от времени заглядывала в него. Иной раз ей казалось, что в серебряном овале чужое лицо. Растрепанная, уже не молодая женщина с распухшими глазами была ей незнакома. Глядя в зеркало, она думала о том, что эту женщину не примут во дворце и Ливия ее просто не узнает. Но пойти ведь надо. Для этого потребуется громадное усилие. Она, Фабия, должна заняться своей внешностью, позаботиться о новой одежде, чтобы ничем не унизить себя перед Августом, у которого сердце в рубцах от великого злодейства. И чтобы умилостивить Ливию и просить ее заступиться за опального поэта, надо прийти к ней, как и прежде, в блеске красоты, в каком-то новом платье, которое еще не сшито и о котором вовсе нет сил заботиться.

— Соберись с силами, Фабия, — сказала она печальной женщине с распухшими от слез глазами. — Кто защитит тебя от зла и коварства? Твой господин и покровитель, Овидий Назон, далеко и сам нуждается в защите.

Фабия швырнула зеркало так, что оно зазвенело на мраморном полу, поднялась и позвала старшую из рабынь, Лампито. Она приказала готовить умащение и усадить за работу рабынь. Ей не терпелось получить новое платье. Его начали шить еще при Овидии Назоне. Тогда Фабия собиралась вместе с мужем побывать на пиршестве в царском дворце. Несчастье остановило всю жизнь в доме. Никто ничего не делал, потому что никто не приказывал.

Рабыни слонялись без дела и, собираясь по углам, вспоминали во всех подробностях тот страшный час, когда господин покинул свой дом, оплакиваемый всей челядью и несчастной госпожой.

Распоряжения госпожи удивили женщин. Они были уверены, что Фабия будет долго оплакивать господина и, погрузившись в траур, будет молиться у домашних ларов. Откуда им было знать, что именно горе заставило Фабию готовиться к посещению императрицы. На этот раз посещение дворца требовало совершенно особенной подготовки. Надо было выглядеть по-прежнему привлекательной, а еще надо было найти самые нужные и разумные слова, которые бы помогли. И все надо делать самой.

В то время, когда Фабия готовилась к посещению императрицы Ливии, Дорион поспешил к дому Котты Максима, чтобы передать ему просьбу Фабии.

Котта Максим уже вернулся в Рим с острова Эльбы, где так недавно принимал дорогого друга. Перед его глазами был потрясенный несчастьем Назон, окруженный императорской стражей. Таким он запомнился Котте Максиму, и этот образ обреченного Назона заслонил в памяти образ счастливого, веселого и прославленного поэта, знакомого ему с детства. Котта Максим покинул Эльбу в тот же день. Он вернулся в Рим, чтобы узнать подробности свидания с императором. Прибытие гонца в его дом на Эльбе насторожило Котту. Он с тревогой ждал неприятных вестей. Но то, что случилось с Назоном, было так неожиданно, так ужасно и непоправимо, что воспринималось подобно гибели друга. И разве ссылка в дикие степи, на край земли не была гибелью для поэта?

Котта Максим был один из немногих друзей, кто до последней минуты не покидал Назона. Он был рядом с бедным Овидием, но ничем не помог, словно несчастье лишило его разума и воли. Теперь он с ужасом и отчаянием вспоминал, как все это было и как он, Котта, словно парализованный и лишенный речи, молча стоял в углу просторного мраморного зала и взирал на мятущегося Назона. Теперь ему было стыдно за себя. Стыдно за то, что он не нашел слов утешения, а только повторял: «Не может быть! Не может быть! Это недоразумение».

А Овидий, всклокоченный, залитый слезами, все повторял: «Неужто нет спасения? Юпитер, внемли моим мольбам, избавь меня от страданий…»

Когда Дорион протянул Котте Максиму письмо Фабии, Котта подумал, что хоть чем-нибудь поможет другу. Он тут же при Дорионе стал вытаскивать из ящиков списки стихов, когда-то подаренных ему Назоном, и среди них стал искать отрывки «Метаморфоз», но он их не нашел, они остались в доме на Эльбе. Тогда он сказал Дориону: