— Меня раскулачили… — тихо сквозь слезы выговорила Тоня.

Кукушкин не знал, как раскулачили Тоню. Кукушкин видел, как раскулачивали клюкинского кулака Степана Зернова. К двухэтажному, наполовину каменному, наполовину деревянному дому подали две подводы. Нагрузили на них какое-то тряпье, чугуны и самовар. Вышел Степан Зернов, мрачный, без шапки, за ним, причитая и голося, — его многочисленная родня.

— Спасибо за добро, сельчане, — сказал Зернов, — может, встретимся! — и сел в дровни.

Подводы тронулись. Зерновский кобель метался на цепи, завывая от ярости. Народ расходился с зерновского подворья молчаливо, как с пожарища.

«Наверно, — подумал Кукушкин, — так же раскулачивали и Магрычевых. Наверно, так же без шапки вышел Козьма Магрычев и сказал, обращаясь к собравшимся: «Спасибо, мужики, за все доброе, что я вам сделал». И сани тронулись, и на санях запричитала забитая, молчаливая Магрычиха, и дядя Токун крикнул вслед Магрычеву: «Тебе давно пора за своим Балабаном. Одного поля ягода!»

— Откуда ты знаешь, что тебя раскулачили? — спросил Кукушкин.

— Мама передала… — сказала Тоня.

Кукушкин не стал больше расспрашивать Тоню. Он понял одно: что выслали только одного хозяина. И ему стало жаль Тоню какой-то щемящей сердце жалостью. Кукушкину вдруг захотелось быть для нее тем добрым человеком, каким стала для него в свое время тетя Поля.

— Меня выгонят из школы? — спросила Тоня, как будто от Кукушкина все это зависело.

— Не выгонят! — твердо сказал Кукушкин, словно он был сам всесоюзный староста Калинин или, по крайней мере, Петр Иванович Филин.

— После обеда зайди ко мне, — сказал Петр Иванович Кукушкину. Кукушкин зашел.

— Ты никому не рассказывал о библиотеке?

— Нет.

— Молодец. Ты мне нравишься. Идем, показывай.

Клюкинская школа колхозной молодежи существовала всего четвертый год. Раньше в этих зданиях было агротехническое земское училище. После революции училище несколько раз преобразовывали то в курсы агрономов, то в девятилетку, то в техникум политпросветработы. Директора и заведующие менялись. Здания постепенно дряхлели. Первым заколотили особняк. У Петра Ивановича все не доходили до него руки.

Филин и Кукушкин проникли туда через чердак.

— О, да здесь и вправду целое сокровище; жаль, что раньше не догадался, — сказал Петр Иванович, разглядывая шкафы. Потом подошел к двери, нажал на нее плечом, дверь подалась, ржавые гвозди взвизгнули, и свежий воздух хлынул в комнаты, поднимая многолетнюю пыль.

Ремонтировала особняк вся школа. Старшеклассники под командой столяра перебрали полы и вставили стекла, наделали столов, полок и табуреток. Прохудившуюся крышу покрыли дранкой. Драночный станок сделал сам Петр Иванович. Кукушкин работал на этом станке, подтаскивал чурки. Потом его включили вместе с Мишей Бубновым в бригаду маляров, и они целую неделю ходили перемазанные суриком.

К маю библиотека была готова.

Заведовала библиотекой Лидия Васильевна. Книги о сыщиках она хранила под замком. Но так как Кукушкин был активистом и членом редколлегии стенной газеты «Шекаэмовец», то ему Лидия Васильевна под секретом давала иногда и эти книжки.

На майские праздники библиотека закрылась. Ключ находился у школьного сторожа — дяди Сережи Тремичева. Тремичев был одноруким. Руку он потерял на войне. Он был неграмотным, поэтому считал книги чудом. Из всех учителей он больше всего любил Лидию Васильевну. Он просто обожал ее. Он решил для нее сделать что-то приятное. Все четыре праздничных дня, пропадая в библиотеке, он навел свой порядок, расставив книги на полках по ранжиру.

Тоню из школы не выгнали.

В магрычевском доме так же, как и в зерновском, разместилось правление колхоза.

Если дядя Сережа Тремичев, обожая Лидию Васильевну, не скрывал этого ни перед кем, то Кукушкин, из-за мальчишеской стеснительности, не выказывал никому своего восхищения Петром Ивановичем. Он был верен ему безмолвной верностью, старался подражать ему во всем, даже волосы со лба отводил так же, как Филин, двумя пальцами — безымянным и мизинцем.

Петр Иванович вел уроки обществоведения и сельского хозяйства. Он был агрономом, дел у него было по горло — и в школе, и на опытных участках, и по всему району.

Землемеров в ту пору было мало, и Петр Иванович все лето мотался по вновь организованным колхозам, составляя новые севообороты. Кукушкин везде следовал за ним. Таскал рейки и астролябию, перечерчивал схемы и, конечно, окончательно решил стать агрономом.

За лето он заработал порядочно денег. Тетя Поля спрятала их в сундук.

— Ты уже совсем парнем стал, скоро на гулянки ходить будешь, надо костюм и штиблеты покупать.

Лето пролетело быстро. И вот Кукушкин опять в школе. Опять его койка стоит рядом с койкой Миши Бубнова. Дел у Кукушкина прибавляется. На его попечении две коровы и пять поросят. Всем им надо составлять по кормовым единицам суточные нормы, кормить и обихаживать их.

Кукушкин даже научился доить коров по шведскому способу. Во внеурочное время через день идут занятия тракторного кружка. Мотор старенького «фордзона» глохнет и заикается. Петр Иванович выводит его из гаража, останавливает и говорит Кукушкину, не заглушая мотора:

— Садись, попробуй!

Кукушкин садится в железное жесткое седло, как в бархатное королевское кресло, спокойно дотягивается ногой до педали, такой он стал большой, выжимает скорость и берется за баранку. Трактор, урча и отфыркиваясь клубами дыма, трогается с места. Сердце Кукушкина поет в лад мотору трактора, на всю мощность, захлебываясь от восторга.

На переменах, взявшись под руки, ребята и девочки старших классов гуляют по коридору школы. Кукушкин идет рядом с Тоней, чувствуя ее теплую руку. Ребята поют. Кукушкин тоже подпевает:

Заявления о приеме в комсомол Кукушкин и Тоня писали вместе. Они сидели в библиотеке, где Лидия Васильевна выдавала книги. «Прошу принять меня, — писал Кукушкин, — в Ленинский Коммунистический Союз Молодежи. Я постараюсь быть во всех делах верным завету товарища Ленина и все свои силы отдам делу Ленина», — и сам немного робел от этого обещания, таким оно казалось ему грандиозным. У Тони так складно не получалось, поэтому она переписала свое заявление с кукушкинского.

Лидия Васильевна в это время, распечатав пачку книг, попросила Кукушкина выбросить обертку от посылки. Кукушкин свернул бумагу, а толстую шпагатину смотал в моток и, положив в книжный шкаф, сказал:

— «Веревочка в дороге пригодится».

— Ты думаешь, пригодится? — спросила Лидия Васильевна.

— Обязательно пригодится! — подтвердил Кукушкин.

Учеников шестого класса принимали в комсомол перед праздником Октябрьской революции. Кукушкина приняли сразу. Когда стали принимать Тоню, кто-то сказал, что она дочь раскулаченного.

— Так я этого и не скрываю, — сказала Тоня, стоя у стола; сказала и покраснела, слезы были готовы брызнуть из ее растерянных глаз, но она удержалась.

— Сын за отца не отвечает, — сказал Кукушкин. Он уже чувствовал себя комсомольцем, и сердце ему подсказывало, что Тоню надо принять, что она ничем от него не отличается. Собрание зашумело.

— Тишина! — сказал Петр Иванович и встал. — Может быть, Кукушкин и прав, но торопиться не надо. Мы все знаем Магрычеву. Она хорошая ученица, но у нее нет никаких общественных нагрузок. У меня есть предложение: поручить Кукушкину и Магрычевой занятия с неграмотными в деревне Рождествино, а Магрычеву принять кандидатом, с испытательным сроком на три месяца.